Чтобы решить эту проблему, Сноу обратился к изобретенному много веков назад математическому инструменту, который позже получит название «диаграммы Вороного». (Сноу вряд ли знал хоть что-то об истории этой методики, хотя, безусловно, стал первым, кто применил ее в эпидемиологии.) Диаграмма Вороного обычно представляет собой двумерное поле, состоящее из точек, окруженных «ячейками». Ячейки – это области вокруг точек, которые располагаются ближе к данной точке, чем к любой другой точке диаграммы. Представьте себе футбольное поле, на обеих линиях ворот которого поставлена точка. Диаграмма Вороного для этого поля будет разделена на две ячейки, границей которых будет служить центральная линия поля. Если вы стоите на правой половине поля, то вы находитесь ближе к правой линии ворот, чем к левой. Большинство диаграмм Вороного, конечно, состоят из множества точек, раскиданных по плоскости случайным способом, и больше всего походят на неравномерные пчелиные соты, окружающие эти точки.

На второй карте Сноу составил диаграмму Вороного, на которой центрами ячеек служили тринадцать водных колонок. Он построил ячейку, включавшую в себя все дома, которые были ближе к колонке на Брод-стрит, чем к любому другому местному источнику воды. Но эти расстояния вычислялись на основе пешеходного потока, а не абстрактных расстояний евклидовой геометрии. Ячейка была искажена из-за беспорядочного расположения домов в Сохо. Некоторые адреса были ближе к Брод-стрит на карте, но вот если бы вам пришлось идти от этих домов пешком, кружа по кривым проулкам и закоулкам Сохо, то на самом деле быстрее было бы дойти до другой колонки. Как проницательно заметил историк Том Кох, это карта, организованная не только в пространстве, но и во времени: вместо того чтобы измерять точное расстояние между двумя точками, она показывала время, необходимое, чтобы дойти от одной точки до другой.

Так что вторая версия карты – которая попала и в монографию Сноу, и в доклад приходского управления, – включала в себя странноватую извилистую линию, окружавшую центр эпидемии; она имела прямоугольную форму с пятью или шестью выступающими частями, похожими на небольшие полуостровки. Эта линия показывала, где в районе живут люди, которым ближе всего было идти за водой именно к колонке на Брод-стрит. Наложенная на черные полосы, обозначавшие смерть, аморфная фигура внезапно приобрела предельную ясность: каждый «полуостров» в точности соответствовал скоплению смертей. А за пределами ячейки черные полосы быстро исчезали. Визуальным доказательством водной теории Сноу стало именно поразительное совпадение двух фигур: собственно области поражения болезни и наибольшей близости к колонке на Брод-стрит. Если бы холера распространялась в виде миазматических испарений из колонки, распределение смертей в районе было бы совсем другим – может быть, не идеальным кругом, поскольку одни дома были бы уязвимее, чем другие, но уж точно не соответствовала бы настолько точно контурам уличной (то есть пешей) близости к колонке на Брод-стрит. В конце концов, на миазмы уж точно никак не могли повлиять ни запутанная планировка кварталов, ни уж тем более расположение других колонок в районе.

Итак, призраков эпидемии на Брод-стрит в последний раз собрали на групповой портрет, возродив их в виде черных полосок на улицах пострадавшего района. Умерев, они образовали четкую фигуру, которая указывала на фундаментальную истину, хотя, чтобы эта фигура стала видимой, понадобилась умелая рука. Тем не менее, несмотря на всю элегантность дизайна, карта не оказала никакого мгновенного влияния, о котором рассказывают в фольклоре. Не эта карта разгадала тайну эпидемии. Не эта карта привела к снятию рычага с колонки, покончившему с эпидемией. Более того, карте даже не удалось убедить Комитет здравоохранения в верности водной теории. Тем не менее, несмотря на все оговорки, карта Сноу заслуживает своего знакового статуса. Она важна по двум основным причинам: благодаря своей оригинальности и влиятельности.

Оригинальность карты была не в решении составить картограмму эпидемии и даже не в том, что смерти обозначались полосками на соответствующих домах. Если что-то и можно формально назвать инновацией, то это будет неровная линия, которой были обведены пострадавшие в эпидемии дома на второй карте, – ячейка диаграммы Вороного. Но истинным новаторством здесь были данные, на основе которых создана диаграмма, и расследование, с помощью которого эти данные удалось собрать. Карта Брод-стрит, нарисованная Сноу, была видом с высоты птичьего полета, но составлена она была на основе реальных знаний на уровне улиц. Данные, изображенные в графической форме, были прямым отражением обычной жизни обычных людей, населявших район. Любой инженер мог составить точечную картограмму по данным «Еженедельных сообщений» Уильяма Фарра. Но карта Сноу имела более глубокие, практически личные корни: два жителя Сохо разговаривали с соседями, вместе обходили улицы, делились информацией о ежедневных обходах и искали сбежавших из района «эмигрантов». Демографические карты районов, конечно, наносились на карты и раньше, но этим обычно занимались переписчики населения или Комитет здравоохранения. Карта Сноу, которую оживили знания Уайтхеда об окрестностях, – это совершенно другое дело: район сам рассказывал о себе, превращая закономерности своей жизни в глубокую истину и нанося ее на карту. Эта карта – безусловно, великолепная работа в области информационного дизайна и эпидемиологии. Но еще это эмблема сообщества – тесно переплетенных жизней городского района, – эмблема, которая, что парадоксально, смогла появиться только благодаря жестокой атаке на это сообщество.

Диаграмма, позже названная именем Георгия Феодосьевича Вороного, применялась еще в 1644 году Декартом. В природе окрас жирафа фактически имеет вид диаграммы Вороного. Ее также можно увидеть в рисунке листьев деревьев.

Что же касается влиятельности, то, конечно, очень мило было бы представить, как Джон Сноу под гром восхищенных аплодисментов демонстрирует свою карту Эпидемиологическому обществу, а на следующей неделе в The Lancet выходят похвальные статьи. Но все случилось не так. Убедительность карты очевидна для нас – мы уже давно живем вне миазматической парадигмы. Но когда карта начала циркулировать в изданиях в конце 1854 и начале 1855 года, ее влияние было незначительным. Даже сам Сноу считал, что исследование водопроводных компаний Южного Лондона станет главной частью его аргументации, а карта Брод-стрит будет просто дополнительной уликой, любопытным документом.

В конце концов научный консенсус все же встал на сторону Сноу, и вот уже после этого карта Брод-стрит получила куда более весомый статус. В большинстве описаний эпидемии в той или иной форме приводилась карта – собственно, настолько часто, что в учебниках начали появляться копии копий, ошибочно называемые «репродукциями с оригинала»39. (На большинстве из них не было самого важного компонента – диаграммы Вороного.) Когда водная теория распространения холеры стала общепризнанной, карту регулярно стали приводить для краткого объяснения научного обоснования теории. Легче было показать на темные полоски, зловеще расходящиеся в разные стороны от колонки, чем объяснять идею микроорганизмов, невидимых человеческому глазу. Карта, возможно, и не оказала такого влияния, как хотелось бы Сноу, на тех, кто увидел ее первыми, но что-то в ней нашло культурный отклик. Подобно самой холере, она обладала неким качеством, которое заставляло людей снова и снова воспроизводить ее, а это воспроизведение, в свою очередь, помогло широко распространить водную теорию. В долгосрочной перспективе карту можно назвать триумфом маркетинга не в меньшей степени, чем победой эмпирической науки. Она помогла хорошей идее найти широкую аудиторию.