— Может, лучше домой? — осторожно спрашиваю я. — Обещаю: у плиты стоять не будешь.

Эля сбавляет шаг. Я тоже. Останавливаемся возле подземного пешеходного перехода.

— Да, лучше домой, — говорит Эля. Ежится и прижимается ко мне. По-прежнему не вижу ее глаз. — Тебе не холодно?

— Да нет вроде.

Я понимаю, что все должно было случиться не так. Этот сон рассказывает о вечере, который мы заранее распланировали, здесь нет места импровизации.

Или есть?

Волосы Эли щекочут мне шею. Ветер усиливается. И свет от рекламного щита словно бы становится ярче. На плече Эли — мурашки, за плечом — резкая тень на асфальте от падающей сверху золотистой стены.

— Пойдем отсюда!

Я срываюсь с места, увлекая Элю за собой, но она остается на месте, как вкопанная. Моя ладонь теряет ее ладонь.

Тепла больше нет.

Щурясь от нестерпимого света и ветра, я разворачиваюсь, и с замиранием сердца вижу, как Эля стоит в слепящем потоке и смотрит на меня. В ее больших глазах замерло необыкновенное выражение: смесь обиды, ужаса и долгого печального понимания.

Со скрежетом сталкиваются машины, падают, как подкошенные, люди, с громким хлопком лопается отпущенная лебедка, и строительная люлька летит вниз с восемнадцатого этажа углового дома-книжки.

Все это я отмечаю краем глаза, в единый миг.

А между нами вырастает бесконечная стена мерцающего золотом света.

— Не-е-е-е…

Мой крик застывает в горле, будто все внутренности внезапно залили тягучей смолой, и она мгновенно превратилась в янтарь. Занесенная для шага нога мягко врезается в невидимую преграду, сердце ухает в последний раз и замолкает.

Ветра больше нет.

Лишь необыкновенный, пронзительный взгляд остается передо мной.

За мириадами золотистых капель.

Эля совсем рядом. Протяни руку и коснешься ее плеча, протяни вторую и обнимешь, прижмешь к себе, схватишь крепко-крепко, чтобы никогда уже больше не отпускать…

Да вот только между нами дрожит стена света.

И никаких шансов, что, пройдя через нее, выйдешь там, где положено. Запросто можно промахнуться. Тут всё совсем иначе, не как в прошлой жизни.

«У каждого своя стена», — взрывается пространство знакомым вкрадчивым голосом.

Не может быть!

У нас с Элей одна стена на двоих!

Почему, ну почему сны никогда не кончаются счастливо?

Янтарь крошится, плавится. Желтые капли, вместо того, чтобы упасть вниз, исчезают. Будто их и не было. Снизу летят новые. И тоже растворяются в первозданном свете.

Навсегда.

…Мне снился сон. Странный сон…

Я вздрогнул и открыл глаза.

Чуть не ослеп, зажмурился что было сил. Закончил шаг, и едва не подвернул ногу от неожиданности. Споткнулся, больно грохнулся коленом.

— Ч-ч-черт!

Не разжимая век, я встал и пошел дальше, прочь от проклятой стены. В спину не жарило, не холодило. Если б не вездесущий свет, ни за что не догадаться, что сзади дрожит эта острая грань между…

На очередном шаге я споткнулся и нырнул вперед, рефлекторно выставляя перед собой руки. Ладони скользнули по чему-то прохладному. С утробным охом я растянулся в полный рост.

Приподнявшись на локте, осторожно открыл глаза.

Здесь стена уже не ослепляла. Просто отрешенно мерцала, переливалась золотистыми искорками метрах в десяти, посреди проспекта.

Мне повезло: плюхнулся в траву. Спикируй я так бодро на асфальт — костей бы не собрал. А так ничего, только локти поцарапал.

Отдышавшись, я сел. Среди ярко-зеленых травяных стеблей из земли торчал осколок стекла. Я поежился и, осторожно взяв его двумя пальцами, отшвырнул подальше. Звякнуло. А если б на полметра раньше споткнулся?

Я снова поежился и отогнал ненужные мысли.

В голове вихрем крутнулись отголоски сна, но быстро улетучились — я даже не смог припомнить деталей. Осталось лишь горькое чувство потери чего-то родного. Наверное, в этом сне была Эля? Хм. Не помню.

Шумно выдохнув, я одернул перекосившийся ворот куртки. Открыл футляр, съехавший при падении на плечо. Надо же, уцелели! Только одна линза чуть треснула.

Я машинально протер очки о рукав и привычным движением поместил на переносицу Интеллигент, блин, недобитый. Риэлтор джунглей…

Кое-как отряхнувшись, я наконец поднялся на ноги и внимательно осмотрелся.

По левую руку — поросший деревцами и островками травы тротуар, длинный забор с каменными столбами и прогнившими решетчатыми пролетами. За забором густые заросли. Кажется, там должен быть какой-то храм — забыл, как называется, — но строений не видно. За буйными кронами деревьев вообще ничего не видно. Ну и фиг с ним, я теперь храмы с монастырями еще долго буду стороной обходить.

Справа — обветшалые сталинские дома. Монументальные, унылые, с облезлыми фасадами, мутными окнами и полуразрушенными арками. Тусклые вывески и линялые рекламные щиты. Как и везде.

Правда, за одним исключением.

Ленинский проспект здесь был на удивление пуст. Не считая, конечно, ставших уже привычными проржавевших остовов машин, разбросанных на растрескавшемся асфальте, да одиноко бредущей по противоположной стороне собаки.

Крупная облезлая псина обнюхивала бордюр, изредка вскидывала мохнатую голову и задумчиво глядела на стену света. Близко к золотистому свечению она не подходила. На меня никакого внимания не обращала.

Что ж, по крайней мере, понятно: я снова с другой стороны сияния — ведь здесь есть животные. Только вот… Куда же подевались люди? Почти центр Москвы. Даже с учетом того, что большая часть не проснулась, все равно должно быть много людей. А тут…

Ни души.

Я невольно оглянулся.

Стена по-прежнему беззвучно мерцала над мостовой. За ней угадывались очертания высотки, светлое небо за вязью оборванных проводов.

Что же ты такое?

Стена молчала…

Ну да, еще бы она со мной заговорила.

На противоположном тротуаре вились уже две собаки. Они не перебегали через дорогу, но уже откровенно посматривали в мою сторону.

Пора валить отсюда.

Не глядя на псов, я зашагал прочь, держась своей стороны проспекта. До Октябрьской отсюда километр, может, полтора. А уж там-то точно должны быть люди…

Поглядывая через плечо на забеспокоившихся собак, я продолжал быстрым шагом идти по тротуару. Обходил деревца, старался не споткнуться.

Псы покрутились, но так и остались возле стены, не стали преследовать.