Я часто размышлял о том, в сколь неподготовленном состоянии оказалось все общество к началу этого бедствия и сколько последовало всякого рода неразберихи из-за отсутствия вовремя принятых мер и приготовлений, равно общественных и личных, а также о том, какое огромное количество людей погибло из тех, что могли бы спастись, будь на то милость Божия, если бы были приняты надлежащие шаги; все это следует учесть грядущим поколениям. Но я еще скажу об этом позднее.

А сейчас возвращаюсь к тем троим. Эта история в любой своей части содержит поучение, и поведение самих этих людей и некоторых из тех, кто был с ними связан, остается примером для подражания всем бедным людям, в случае если подобные времена повторятся. Думаю, что это — даже если бы не было других причин — достаточное оправдание для рассказа, пусть и не все детали в точности соответствуют в нем действительности.

О двоих из них говорили, что они братья: один — бывший солдат, а теперь пекарь; другой — бывший моряк, а теперь починщик парусов; третий был плотником.

И вот однажды Джон, пекарь, говорит брату своему Томасу, починщику парусов:

— Братец Том, что с нами будет? Чума все сильнее свирепствует и подбирается к этой части города. Что же нам делать?

— По правде говоря, — сказал Том, — я и сам не знаю, что делать, ведь я понимаю, что, когда чума доберется до Уоппинга, меня выставят из квартиры, которую я снимаю.

И тут они принялись обсуждать, что их ожидает.

Джон. Выставят из квартиры, Том! Если так, то я не представляю, кто тебя пустит: ведь люди сейчас так боятся посторонних, что квартиру нигде не снимешь.

Томас. Видишь ли, те, у кого я квартирую, — хорошие, сердечные люди и очень добры ко мне; но они говорят, что я ежедневно хожу на работу, а это становится опасно. Они поговаривают о том, чтобы запереться в доме и никого к себе не пускать.

Джон. Что ж, они, конечно, правы, если уж они решили остаться в городе.

Томас. Ну, я мог бы даже принять решение запереться вместе с ними. Ведь, если не считать этого набора парусов, который заказал мне хозяин и который я уже заканчиваю, у меня, похоже, долго не будет работы. Сейчас торговля совсем захирела, рабочие и слуги везде лишаются мест. Так что, может быть, мне и неплохо было бы запереться вместе с ними, но не уверен, что они согласятся на это.

Джон. Так что же тогда ты будешь делать, братец? И что делать мне? Ведь я почти в таком же тяжелом положении! Семья, где я квартирую, уехала из города, все, кроме служанки, да и та собирается на следующей неделе запереть дом и уехать, так что меня выгонят на произвол судьбы еще раньше, чем тебя; и я решился уйти из города, не знаю только — куда.

Томас. Мы оба сваляли дурака, что сразу же не ушли: тогда мы могли отправиться куда угодно. А теперь идти некуда: мы умрем с голоду, если покинем город. Нам не дадут пищи, не дадут даже за деньги, и не пустят в города, а тем более в сельские дома.

Джон. Да у меня и денег-то почти нету — вот что хуже всего.

Томас. Ну, в этом отношении мы как-нибудь перебились бы. У меня кое-что отложено, хотя и немного, но, повторяю, по дорогам далеко не уйдешь. Я знаю двух честных парней с нашей улицы, которые также вот хотели уйти из города; но не то около Барнета,[220]не то около Уэтстона им пригрозили, что будут стрелять, если они попытаются двинуться дальше, так что они вернулись и совсем пали духом.

Джон. Будь я на их месте, я не испугался бы такого огня. Если бы мне отказали в пище за мои же денежки, я забрал бы ее насильно, а так как я уплатил бы за нее, меня нельзя было бы привлечь к ответственности.

Томас. Ты рассуждаешь как старый солдат, будто ты все еще в Нидерландах, а ведь дело это серьезное. В такое время, как сейчас, люди имеют все основания держаться подальше от тех, за чье состояние здоровья не могут они поручиться; и мы не должны их обирать.

Джон. Что ты, брат, ты не понял, о чем идет речь, и не понял моих намерений. Я никого не хочу обирать; но если город, который встретится на моем пути, не будет разрешать мне проехать через него по общественной дороге и не будет позволять мне купить провизии на мои же деньги, значит, городу дано право уморить меня голодом, а такого быть не может.

Томас. Но они же не запрещают тебе убраться восвояси, значит, они не морят тебя голодом.

Джон. Но тот город, который я уже миновал, подчиняясь тому же правилу, не позволит мне вернуться обратно, так что они таки заморят меня голодом до смерти в конце концов. Кроме того, нет такого закона, чтобы запрещать человеку ехать куда ему угодно.

Томас. Но придется испытать массу трудностей, препираясь с жителями в каждом городе, какой встретится по дороге; такое путешествие не для бедняка, особенно в наше время.

Джон. Что ж, брат, тогда наше положение самое скверное: мы не можем ни остаться в городе, ни уйти. Я согласен с прокаженными из Самарии: «Если останемся здесь, наверняка умрем».[221]Я имею в виду наше с тобой положение — без собственного дома и без наемного жилья. По теперешним временам не поспишь на улице — это все равно, что прямо забираться в погребальную телегу. Поэтому я и говорю: если мы останемся здесь, то наверняка умрем, а если уйдем, то нам не останется ничего другого, как умереть. Но я все же решил уходить.

Томас. Ну, допустим, ты уйдешь. Куда ты направишься и что станешь делать? Я бы охотно ушел вместе с тобою, если б было куда. Но у нас нет ни знакомых, ни друзей. Здесь мы родились, здесь и умрем.

Джон. Послушай, Том, все королевство ведь тоже моя родина, как и этот город. Утверждать, что я не должен уходить из города, где я родился, если он заражен чумой, все равно, что сказать, будто я не должен выходить из собственного дома, если в нем начался пожар. Я рожден в Англии и имею право жить в ней.

Томас. Но ты же знаешь, что, согласно английским законам, каждый бродяга может быть арестован и отправлен в место своего законного проживания.

Джон. Почему меня должны принять за бродягу? Я просто хочу путешествовать и имею на это законные основания.

Томас. На каких это законных основаниях будешь ты путешествовать, точнее, передвигаться пешком? Их красивыми словами с толку не собьешь.

Джон. А разве уходить, спасая собственную жизнь, — не законное основание? И разве они не понимают, что это правда? Не могут они сказать, что мы что-то скрываем.

Томас. Ну, допустим, они нас пропустят, куда мы пойдем?