– Раз так, давай посоревнуемся, – с вызовом усмехнулась Беляницкая.

– Пари? – вздернула носик Полина.

– Пари. На что?

– Ну… на бутылку шампанского.

– Иза, – повернулась балерина к ведущей, – дели! Мы тут с Полинкой поспорили, кто Сервантесу голову вскружит. А может, на троих разыграем?

– Он с тебя летом глаз не спускал, – вспомнила ревнивая Полина.

– Боялся, что в тайгу убегу, – засмеялась Иза. – Нет, девочки, я – пас. Сервантес славный, конечно, но во мне никаких «страстей» не вызывает.

Тайга между тем недвусмысленно давала понять, что человек с его страстями и ревностями – букашка вселенной. Плановое количество концертов зависело от расстояний. В одних районах села нанизывались на жилку тракта, как четки, в других отдалялись от него и друг от друга на четыреста и более километров.

О прибытии в населенный пункт извещали узорные коновязи и деревья, обвешанные игрушечными туесками и лентами. В комлях высились холмики мелких вещиц и медяков: не отдаришься духам местности – не жалуйся, если не повезет. Машины обязательно останавливались у обрядовых вех. Бодрый морозец прошибал дымящиеся головы путников, осоловевших в радиаторном тепле. Разбегались по скромным домикам, курили, подвязывали к веревкам заранее приготовленные ленты, и минут через десять духи благосклонно являли гостям янтарные ожерелья окон на вечернем наряде леса.

Деревни разнились национальной составной. Первая, в которой имелся клуб, оказалась «пашенной». Люди этих мест изъяснялись на пестрой смеси исковерканных якутских слов и старинного русского говора. Мужчины были бородатые и кряжистые, как из пней рубленные, женщины и дети миловидные, с крупными масличными глазами. Избы строились в лапу, изгороди ограничивались тремя продольными жердями. С краю крылечек возвышались аккуратно сбитые груды сильно заснеженных вязанок, сложенных… из зайцев! Лайки спокойно лежали рядом, не обращая на дичь внимания. Мертвое и холодное псам ни к чему. Захотят – теплое в тайге возьмут.

Сервантес поспешил договориться с председателем и завклубом об информировании зрителей о культурной программе. Толкущиеся на крыльце сельсовета старики справились у него о здоровье Леонида Ильича, полагая знакомство всех «партейных» начальников накоротке, и передали генсеку привет.

Типовые клубы возводили заезжие строители, чаще всего абы как. В здешнем тоже впустую топились печи. Белесоватый пар дыхания колыхался в ледяных сквозняках под потолком, как волокна стекленеющей воды в полынье. Очень скоро в артистической раздевалке рассыпалась дробь зубовной чечетки. Хуже всех пришлось Беляницкой. Ее сценические костюмы были пошиты из капрона и шелка.

Взволнованный женский голос комментировал в тишине зябко нахохленного зала:

– Зырь, Маша, утопленница обратно телешом выскочила!

Второй голос недоумевал:

– Пошто у ее комбинашки-то драные?

Сельчане в ватниках, шапках и шалях, сроду не слыхавшие о балетном модерне и Айседоре Дункан, в растерянном смущении разглядывали ледащую дамочку, еле прикрытую лоскутами нижнего белья. Она босиком вылетала в собачий холод через два-три номера. Лицо мертвенно-бледное, рот – маков цвет, соски стоят дыбом, титек не видать, а подмышки лысые… ужасть! Нечеловечески изгибаясь, «утопленница» бесстыдно задирала выше головы длинные голубоватые ноги и плавала по сцене с отчаянием последних вздохов. Матери семейств были обескуражены тем, что никто не вывесил объявление «До шестнадцати лет». Гнуть к полу шеи любознательной мо́лодежи, вылупившей зенки на безумную попрыгунью, не решались из деликатности.

Доктор прервал интересную беседу с коллегой, чтобы налить танцовщице сто граммов, пока не околела. Десятилитровую канистру с чистым спиртом он во избежание хищения повсюду таскал с собой в рюкзаке.

Сунув карамельку «на закусь» трепещущей в чьем-то пиджаке балерине, Яков Натанович с умилением стал рассказывать, что фельдшеры в медвежьих углах мастаки на все руки: выдрать зуб, принять роды для них – безделица, а местный универсал три часа назад выполнил кесарево сечение.

– Экстремальная была ситуация! Санитарный вертолет запоздал, не успели бы. Теперь женщина с ребенком вне опасности, хирург из Якутска осмотрел и подтвердил: операция проведена блестяще. Блестяще – представляете?!

– Не представляю, – просипела выносливая балерина и впала в столбняк от ожога глотки – доктор в профессиональном экстазе не заметил, что почти всю разводящую воду пролил мимо стакана.

Прокатчики забыли взять бобину с киножурналом об ударной стройке города Мирного. Сервантес распекал их за кулисами под ариозо Дездемоны, когда эскулап, виновато причитая, забегал вокруг Беляницкой.

Захотелось пристукнуть обоих. Раззявы, головы садовые! Опять на ходу придется пересмотреть репертуар, поменять модерн на какие-нибудь русские пляски или хотя бы польки-водевили… Да и одеть свиристелку попристойнее из подручных средств. Помчался искать топленый гусиный жир.

Сельский совет расстарался с чаепитием. Тушеная зайчатина и якутский десерт – мороженое масло, спахтанное с земляникой и кусочками пресной лепешки – промелькнули мимо рта пьяной и голодной Беляницкой. Она села на вынужденную диету. Полина засчитала себе первое очко, да не тут-то было. На ночь гостей расквартировали по семьям, и Сервантес отправился к председателю с Людмилой. Правда, еще в компании с баянисткой Риммой Осиповной и доктором, но свидетели разлучнице не помеха…

«Стиральная доска» с особым злорадством жамкала и выкручивала организмы, обласканные северным гостеприимством. Фельдшер вручил Якову Натановичу банку медвежьего жира, топленного с медом, и заверил в великой силе снадобья. Беляницкая послушно проглотила с ложку, помазала горло и окончательно онемела. Сервантес посматривал на нее с тревогой, а она уставилась на него такими захватническими глазами, что только полный идиот не понял бы этот безмолвный язык международного общения.

Полина страдала. Единственный раз инструктор обратил на нее внимание:

– Подберите себе, пожалуйста, русские песни. Джульетт и Дездемон я отменяю.

– Можно тогда романс Антониды «Не о том скорблю, подруженьки» из «Ивана Сусанина»?

– Антониду можно, – разрешил Сервантес и велел Изе перед исполнением романса вкратце напоминать зрителям историю борьбы русского народа с польской шляхтой. Квартет певцов во главе с Нарышкиным согласился отрепетировать хор «подруженек» по завершении приступов морской болезни.

Полина воодушевилась, готовая сейчас же продемонстрировать дорогому человеку свое трудолюбие, стойкость вестибулярного аппарата и вообще здоровье.

– А-а-ах, недаром так сердце ноет, так и чует сме-е-рть…

– Смерть – пугающее слово, – недовольно перебил дорогой. – Оптимистичнее надо. Замените чем-нибудь эту «смерть».

– Но в опере…

– Ни к чему. Пусть будет «жизнь».

– … недаром так сердце ноет, так и чует жи-и-изнь, – вывела Полина прилежно.