— Чую, тута они были, — пробасил Афанасий. — Тильки-тильки.

— Что-то жгли, — сказал Гюнтер. — Тут где-то должны быть факелы.

— Ой, вот он! — вскрикнула Любаня Кумова. — Еще горячий – плечо обожгла!

— Надо зажечь, — произнес Орест Северьянович. — Эх, как же мы так опростоволосились! Без спичек! Афоня, голубчик, ты же у нас умелец! Что-нибудь сможешь сотворить?

— Ежели тильки пальцем искрэ дать…

— Давай, голубчик, давай свою искрэ. Отблагодарю! И в приказе отмечу!

— Ну, коли у приказе… Ща мы ее… Як сказау Господь, да будит свит!..

Что-то сухо затрещало, и, хотя свет не проникал туда, где мы сейчас были, но по всеобщему возгласу ликования можно было понять, что очередное, в сущности нехитрое чудо Афанасию вполне удалось.

— Ну, ты у нас, Афоня!.. — возрадовался Орест Северьянович. — Ты у нас!.. Просто и слов-то нет!

— Былу б що робить… — скромно отозвался Афанасий. — У приказе тильки, товарищ енерал, не запамятуйте, як обещали. Щоб по хворме, за нумером…

— М-да, — проговорил Гюнтер, — впечатляет… А что, Афанасий… простите, не знаю как по отчеству… что бы вам с нами не поработать. В обиде, право, не останетесь, мы настоящие таланты умеем ценить.

— А нам – що… — начал было Афанасий. — Мы – як начальство… Коли вот товарищ енерал…

Но "дядя" вмиг его одернул:

— Ты мне тут поговори, поговори!.. А вам, полковник, стыдно должно быть! Еще и кадры у меня будете сманивать! Привыкли, понимаешь, всегда на готовеньком! Нет чтобы самим вырастить!.. У нас он тоже, между прочим, не в обиде, — верно я, Афоня, говорю?

— Да що уж там, товарищ енерал, — отозвался Афанасий (без особого, впрочем, энтузиазма). — Якие обиды. Вы ж мне – як ридный тата…

— Ладно, ладно, — не сдавался Гюнтер, — в свое время еще вернемся к этому разговору.

— А не к чему тут и возвращаться! — сказал "дядя" запальчиво. — Вы мне это прекратите! Всё! Тема исчерпана!.. Стыдно, повторяю, полковник!..

Их перебранку оборвала Любаня Кумова, воскликнувшая вдруг:

— Ой, гляньте-ка, туфельки!.. Новенькие совсем!.. Это Елизаветы Васильевны, точно!.. Ох ты! Маде ин Италия! Мне б такие! Баксов триста, небось, из бутика… И чего бросила? Лично я б – ни за что!..

За сим последовал голос Гюнтера:

— Ну-ка, ну-ка… Посмотрите внимательнее, Готлиб. Что на это скажете?

— Совсем теплые. Только что сняла.

— Да, да, именно! Они тут где-то, рядом. Может быть, спрятались?

— Похоже… — согласился с ними Орест Северьянович. И пропел так, что медовее даже от него я никогда прежде не слышал: – Лизанька, дружочек мой! Ты же рядышком!.. Где ты, голубчик, отзовись!..

Держа Лизу на руках, я теперь стоял недвижно, чтобы не выдать себя, но, как это ни странно, их голоса с каждым мигом отдалялись, словно мы от них уплывали куда-то, как на лодке по реке, в этом неясном сиянии, нисколько не высвечивающем путь.

— …Что за елки-палки! — уже совсем издали слышался голос Ореста Северьяновича. — Никакой дыры!

— Глухо! Ни щелочки! — подтвердила Любаня.

— Как же они смылись-то?

Право, мне об этом тоже хотелось бы кого-нибудь спросить.

— Афоня, голубчик… — слабо дребезжал Орест Северьянович, все более отдаляясь. — Напрягись! Может, хоть ты их чуешь, дружок?

И эхом из невесть какой потерянной дали – меркнущий бас Афанасия:

— Ничого нэ чую!.. Товарищ енерал!..

И уже ничего не разобрать. Всё. Развеялись, пропали. Не было более их.

А что вообще было? Этот странный свет, не высвечивающий предметы. Свет и движение. Что-то плескалось по обе стороны от нас. Под нами, кажется, текла полноводная река. Уж не самое ли Время было ей имя? И если так – то в какую сторону мы плыли? вперед? назад?..

…Вот всплеск чьего-то весла – и вдруг огромная тень обозначилась на фоне этого свечения. Тень двигалась нам навстречу и проплыла совсем рядом. То была тень большой лодки с загнутым кверху носом и тень кого-то огромного, с веслом в руках, величественно стоявшего в ней. Он еще раз неторопливо колыхнул веслом, и его лодка неспешно проплыла мимо нас.

Значит, вот он каков, оказывается, мрачный перевозчик Харон! Пока что он был в одиночестве. В таком случае, по чью душу он плыл на своей неторопливой, но всегда поспевающей к месту ладье?..

Издали, с берега (стало быть, все-таки у этой реки где-то имелись берега) донесся вой, и там образовалась еще одна тень – с человеческим торсом, но с пёсьей головой и острыми торчащими ушами. Кого он звал этим воем в свое вечное царство, бог-шакал Анубис? — ибо то, без сомнения, был именно он, великий Инпу-Анубис, повелитель стороны Запада.

Птичий клекот: "Квирл, квирл!" — был ему ответом. С ним перекликалась другая тень: торс тоже человеческий, но голова птичья, с длинным крючковатым клювом. Над чем насмехаешься ты, священный ибис, великий Джехути, бог Тот? —

— Бог Тот, сын великой богини Маат, бог луны, бог мудрости, письма, чисел и тайны.

— Джехути-Тот, повелевающий всеми языками, и людской жизнью, ибо ты ведешь исчисление нашим дням.

— Бог Тот, полночный Атон, разделивший время на месяцы и годы.

— Бог Тот, везир богов, писец "Книги мертвых", стоящий одесную самого Озириса на его последнем суде.

— Гермес Триждывеликий, провожатый к последнему пристанищу, чья мудрость окутана тайной, а тайна – мудростью; покровитель жаждущих знания, извечный, как сокровенные тайны бытия, как самое время.

— Священный Ибис – Джехути – Тот, ведающий всеми Великими Тайнами стороны Востока…

— над чем и над кем, уж не над нами ли, гонимыми одною из твоих Великих Тайн и заплывшими невесть куда, сейчас насмехаешься ты оттуда, со своего далекого, никому из живых не ведомого берега?..

А на другом берегу – что там?..

— Костры горят… — словно услышав мой мысленный вопрос, сказала Лиза. И теснее прижалась ко мне. — Боже! В них, кажется, люди!.. Там жгут людей!..

…Метались языки огня, и за всполохами корчились человеческие тени.

— Кто это делает? — прошептала Лиза.

— Люди. Разумеется, тоже люди. Никому иному подобное просто не взбредет в голову.

Чей это голос прозвучал? Мне не примерещилось – явно, мы оба его услышали. Голос был спокойный и грустный. Лиза, вздрогнув, спросила:

— Кто это?

— Вас интересует, кто там горит на кострах? — так же грустно отозвался Голос. — Ах, это бедняги катары. Все их грехи, разумеется, абсолютно мнимы. В действительности, они курицу, и ту, право же, зарезать не могли. Но – увы! — они владели некоей Великой Тайной, а такие тайны, как вам, должно быть, известно, губительны… Да не смотрели бы вовсе вы лучше в ту сторону, а то, не приведи Господь, увидите расправу над Тамплиерами – зрелище, скажу вам, в чем-то, пожалуй еще и пострашнее. Или Варфоломеевскую ночь. Или нашу Гражданскую, которой я, поскольку слишком долго живу, был свидетелем воочию… — Я машинально отвернулся от того берега, и теперь ощущал только багровые отсветы пламени и метание теней у себя за спиной. — К слову сказать, — продолжал Голос, — у тех, кто все это вытворял, у многих из них, имелись или потом родились дети. Дети палачей и убийц! А поскольку людские судьбы переплетены, как нити в одном узле, то много ли мы найдем рядом с собой таких, в ком не протекает хотя бы одной струйкой эта смрадная кровь? И мы еще в силах удивляться, когда слышим иной раз, что наш мир несет некую чревоточину, некое проклятье, если угодно! Вы уже, очевидно, удостоверились, что было кому, было кого и было за что проклинать.