этом так самодовольно. — Разве нет правила, согласно которому психиатры не должны работать с членами своей семьи?

— Технически, я не психиатр. Я нейропсихолог.

Я отмахиваюсь от его разъяснений.

Он со звоном ставит кружку на стол. — Это нормально — чувствовать влечение к кому-то. Клэр бы не хотела, чтобы ты заперся и был несчастен.

— Ты не знаешь, чего бы она хотела. — Мои глаза вспыхивают. — Потому что ее здесь нет.

— Алистер…

— Она в моих снах, — выпаливаю я.

Он замирает. — Клэр?

— Всегда. Но я говорил не о ней. — Мое сердце колотится о ребра. — Мисс Джонс.

Его глаза немного расширяются. — Какого рода сны? — Он барабанит пальцами по столу. — Сексуальные? Она голая?

— Черт возьми, Даррел. Я не мечтаю о другой обнаженной женщине, пока моя жена прямо там.

— Что ты имеешь в виду под “прямо там”?

Я разочарованно выдыхаю.

Даррел напрягается, когда это доходит до него. — Кошмар. Мисс Джонс внутри кошмара?

— Она врывается в гостиничный номер. В это… воспоминание. Она придает мне настрой и как бы шокирует меня, пробуждая.

Удивление проходит по его обычно невозмутимому лицу.

— Я не могу ее вытащить.

— Что именно она делает в этих снах?

— В первый раз она просто появилась. Как призрак. Во второй раз она ворвалась в дверь прямо тогда, когда я уходил с Клэр. Она накричала на меня.

Даррел задумчиво смотрит на стол. — Хм.

— Хм?

— Кто-нибудь когда-нибудь раньше попадал в этот кошмар?

— Никогда. — Я качаю головой. — Это всего лишь она. Только с тех пор, как я ее нанял.

Он поглаживает свой подбородок. — Это хорошо.

— Хорошо? — Мой помощник шествует по моим снам, и он думает, что это хорошо.

— Да. — Он откидывается назад, одна рука опирается на стол. — Этот кошмар повторяется с тех пор, как умерла Клэр. Но все стало еще хуже, когда ты решил справиться с Belle's Beauty самостоятельно.

— Хуже — это произвольное слово.

— Ты пришел ко мне за снотворным. У него острый взгляд.

— Это все равно не сработало, — замечаю я.

— Рассматривай свой мозг как таинственную технологию. В нем есть датчики давления, которые вспыхивают, когда ты испытываешь стресс. Ваш разум пытался сообщить, что его изматывают и с ним плохо обращаются.

— Мой разум не является разумным существом.

— Это диспетчерская вышка. Центр всего, что составляет ваш разум, тело и душу. И это рушится.

— А как насчет мисс Джонс?

— А что насчет нее?

— Она теперь в моих снах. Она морочит мне голову. Должен ли я… уволить ее? — Я задерживаю дыхание.

Его глаза впиваются в мои. — Это то, чего ты хочешь?

Я отвожу взгляд.

— Ты бы уволил ее давным-давно, если бы хотел, чтобы она исчезла из твоей жизни. — Он барабанит пальцами по кружке. — Но ты этого не сделал.

— Это просто смешно.

— Возможно, ты не захочешь признавать это, Алистер. — Он выгибает бровь. — Но твой мозг выдает тебя.

— Это был просто сон.

— Если бы это был просто сон, тебя бы здесь не было. — Его тон жесткий.

Я думаю, Даррелу тоже нужен урок о "человеческом элементе".

— Сны часто играют важную роль в раскрытии того, что у нас на уме на подсознательном уровне. — Он поднимает руку. Поднимает ее к свету. — У нас есть сознательный уровень. То, что мы делаем или говорим регулярно, исходит отсюда. — Он опускает руку на фут ниже этого. — И у нас есть подсознательный уровень. Вот где настоящая сила. Проникнуть в эту область сложнее, но как только это произойдет, она будет заблокирована.

— Ты хочешь сказать, что мисс Джонс… заперта в моем подсознании?

— Я полагаю, это всего лишь догадка, что ты втайне надеешься, что мисс Джонс спасет тебя.

Если бы я не был так шокирован, я бы, наверное, рассмеялся. — Мне не нужно, чтобы кто-то спасал меня.

— Похоже, твой мозг думает иначе.

— У меня в голове помутилось после похорон. Ты не должен слушать то, что говорит этот ублюдок.

— Алистер, ты и есть тот самый ублюдок.

Я хмуро смотрю на него.

— Мисс Джонс продолжает появляться в твоих кошмарах. Она не дает воспоминаниям о той ночи прокручиваться снова и снова. Она берет контроль, который ты не хочешь отдавать. Она заставляет тебя отстраниться от сожалений. Она отрывает твои холодные, жесткие пальцы от кнопки самоуничтожения.

Я стискиваю зубы. — Мне не нравится ничего из того, что я слышу.

— Людям редко нравится слышать правду, но, в конечном счете, это причиняет гораздо меньше боли, чем строительство дома из чуши.

Звонит мой телефон, спасая Даррела от язвительного комментария.

Это Иезекииль.

— Я опаздываю на встречу, — говорю я, убирая телефон в карман, не отвечая на звонок.

Мой стул скрипит по полу, когда я встаю. Чай остается нетронутым на столе. Мне не нужно пить его, чтобы знать, что оно не сравнится с варевом Иезекииля.

— Алистер.

Я оборачиваюсь.

Даррел отрывает свое широкое, шестифутовое тело от стола. Он смотрит на меня зелеными глазами. Глазами Клэр. Все еще трудно смотреть прямо на них, не думая о ней.

— Никто не может освободить тебя. Ты единственный, кто может выбраться.

У меня сжимается в груди. — Я постараюсь быть там, когда ты навестишь Белль в пятницу, но я ничего не могу гарантировать.

— Все в порядке. Миссис Хэнсли, по сути, тоже меня вырастила. У нас будет хороший визит.

Я спешу покинуть фермерский дом. Бернард выпрямляется и обходит вокруг, чтобы открыть мою дверь. Я хватаюсь за ручку и дергаю ее прежде, чем он успевает.

Мои мысли кружатся. Я не могу поймать их достаточно быстро. Не могу заставить их сидеть спокойно, чтобы я мог поразмыслить над ними. Разобраться в них.

Бернард благоразумно не заговаривает со мной по дороге в офис.

Я вжимаю руки в спинку сиденья и сосредотачиваюсь на дыхании. Надоедливый анализ Даррела не может быть правильным. Я не тоскую по мисс Джонс. Ее появление в моих снах — это не крик о помощи моего мозга. И Клэр, безусловно, не хотела бы, чтобы ее убийца был счастлив.

— Ты неважно выглядишь, — говорит мне Иезекииль, когда я врываюсь в свой кабинет. — Сколько ты спал прошлой ночью?

— Где мой кофе? — спрашиваю я.

— Вот. — Он указывает на чашку.

Я поднимаю крышку. Нюхаю. Добавляю нужное количество корицы и сливок. Протягиваю ему кружку и рявкаю: — Сначала выпей это.

— Прошу прощения?

— Я подожду, чтобы убедиться, что ты не умрешь, и тогда я выпью это.

Глаза Иезекииля расширяются. Затем он начинает смеяться.

Я свирепо смотрю на него. — Что тут смешного?

— Ничего, сэр.

Мой хмурый взгляд становится еще мрачнее, потому