К еде де Сад относился с повышенным вниманием. Еда — услада и узника, и либертена, для которого трапеза служила как для восстановления сил, так и для возбуждения эротической энергии, поэтому в романах де Сада блюда нередко ставили непосредственно на обнаженные тела жертв. В «аморальном» романе «Сто двадцать дней Содома» девушки и жены прислуживали господам за столом обнаженными. Возможно, поедая в огромном количестве сладости, а особенно любимый шоколад, присланный Рене-Пелажи, де Сад видел перед собой именно такие картины… Хотя временами в вопросах питания де Сад становился истинным педантом. «Припоминаю, — писал он жене, — что пятнадцатого июня прошлого года вы послали мне великолепный пирог с угрем, который, несмотря на теплую погоду, весьма удался. Поскольку и жареное, и вареное мясо мне разрешают употреблять в пищу лишь в небольшом количестве, я думаю, что можно добавить в мою диету некоторое количество рыбы. Но следует проявлять исключительную осторожность в отношении одной вещи, которая может ускорить ее порчу, а именно: нужно проследить за тем, чтобы не добавлялось никаких специй, ибо, если будет хоть малейшая их толика, я просто откажусь это есть. Рыба не сохранится, я это знаю; и в этом случае единственно мудрое решение — сделать очень маленький пирог, и я использую его наилучшим образом».

С не меньшим педантизмом относился де Сад и к своему здоровью. При малейшем недомогании он поднимал скандал, возмущался, что врач идет к нему слишком медленно, что порошки, прописанные ему, не помогают, что настойки слишком дороги, а в одном из писем и вовсе заявил, что его хотят отравить. В тюрьме у него обострился геморрой и резко ухудшилось зрение, так что пользовавшие его врачи, братья Гранжан, лучшие по тем временам окулисты, один из которых лечил самого короля, не исключали возможность операции. Услышав про операцию, де Сад тотчас стал требовать сиделку-женщину, убеждая всех, что, если после операции за ним будет ухаживать мужчина, он «умрет уже через три дня». Слабое здоровье, немощи и хвори считались непременной принадлежностью образа одинокого философа. Больной негласно получал право говорить только о себе и о своих болезнях, в то время как другие обязаны были внимательно его слушать. А так как маркиз в основном говорил только о себе, то, чувствуя себя больным, он и вовсе забывал обо всех вокруг и исписывал листы жалобами, проклятиями и заказами.

Уверенности в превосходстве больного над здоровым, в праве больного требовать от других всего, в том числе и невозможного, де Сад не терял никогда. Во всяком случае, именно так выглядела история с «фальшивой справкой», устроенной в 1795 году де Саду доктором Гастальди с целью ускорить поступление денег в кошелек маркиза. В этой бумаге доктор заявлял, что гражданин де Сад страдает от неизвестной и тяжкой болезни, предполагающей дорогостоящее лечение, а посему те, кто управляет имуществом означенного гражданина, обязаны без промедления выслать ему его доходы, ибо гражданину категорически нельзя волноваться, иначе здоровью его может быть нанесен непоправимый ущерб. «Справка» была отослана управляющему, но денег тот все же не выслал, так как в то время доходов с недвижимости де Сада с трудом хватало на выплату налогов и погашение неотложных платежей. Де Сад от «неизвестной болезни» также не пострадал.

* * *

Когда господин маркиз не знал, чем себя занять, он, по словам Рене-Пелажи, принимался забивать себе голову всяким вымыслом и, в частности, осыпать придирками супругу.

Она пришла к нему в белом платье и красиво причесанная? А для кого она, скажите на милость, вырядилась? Для меня, говорите? Не верю! Для вас, мадам де Сад, примером в одежде должна служить шестидесятилетняя женщина. Ах, вам еще далеко до шестидесяти? Но вы разве забыли, что мои несчастья сделали нас ближе к тем, кто старше нас, они, и только они должны служить нам образцом нашего поведения и манеры одеваться!

Как она посмела прийти к нему потная и растрепанная? Что? Так она шла пешком, как какая-нибудь лавочница или уличная проститутка! Ах, она хотела прогуляться? Извольте отправляться на прогулку в парк! А ко мне я запрещаю вам ходить пешком! Если вы еще раз явитесь ко мне в таком виде, клянусь, что никогда больше не покину свою комнату для свидания с вами, пока буду жив!

Моя слабость не позволяет мне ухаживать за собой, а потому поторопитесь прислать мне слугу. Вы говорите, это не от вас зависит? Так вот, сударыня, постарайтесь уяснить, что когда я имел честь жениться на вас, то сделал это вовсе не для того, чтобы ухудшить свое материальное положение, а, напротив, чтобы его улучшить.

Вы берете уроки игры на гитаре? Не лгите мне, я знаю, чему этот негодяй учитель вас учит!

Вы хотите перебраться жить к мадам де Виллет? Говорите, так вам обойдется дешевле? Не смейте экономить на моем имени! Вам разве не известно, какая репутация у ее мужа? Или, может, вам надоело спать в одиночестве?

Как, Лефевр, тот самый проходимец, что служил у моего дядюшки-аббата? Говорите, наняли его в услужение? Не верю! Не смейте лгать мне, сударыня, вы взяли его в дом совсем не для этого!

Либертен де Сад, готовый увлечься даже женским отражением в зеркале, относился к адюльтеру резко отрицательно, особенно когда речь заходила о его жене, но сам изменял супруге буквально у нее на глазах. Хотя вряд ли он считал изменой свои отношения со жрицами продажной любви. Считал ли он изменой связь с Анн-Проспер? Если судить по той пылкости, с которой проповедовали свободу эротических фантазий садические герои-либертены, круговерть женщин вокруг своей персоны де Сад полагал вполне естественной. «Супружеская измена жены является причиной множества ужасных неприятностей, она имеет столь плачевные и столь необратимые последствия, что я никогда не мирился с этим, — писал он Милли Руссе. — Поищите в моих принципах, покопайтесь в истории моих бесчинств, и вы увидите, что я крайне редко вступал в отношения с женщинами замужними». Трудно сказать, на какие неприятности, проистекавшие от супружеской неверности, намекал де Сад. Во всяком случае, его либертены исповедовали свободу смены партнеров не только для мужчин, но и для женщин. К примеру, либертенка мадам де Сент-Анж из «Философии в будуаре», яростно защищая адюльтер, убедительно описывала его преимущества: «Адюльтер, который люди рассматривают как преступление и наказывают, лишая нас жизни, является лишь распиской права на природу. Если муж ничего не знает, он не сможет быть несчастлив. Если адюльтер не имеет никаких последствий и неизвестен мужу, ни один юрисконсульт не сможет доказать, что здесь преступление. Адюльтер с этой минуты — лишь действие, абсолютно безразличное мужу, который о нем не знает, и абсолютно прекрасное для жены, которая им наслаждается. Если муж обнаруживает адюльтер, то не адюльтер становится злом — зло заключено только в открытии, сделанном мужем, следовательно, вся вина падает на него». Наверное, как это часто бывает, в данном случае маркиз признавал проповедуемые им истины применительно к другим, но не к себе. Иначе с чего бы ему так яростно и без всякого на то основания ревновать Рене-Пелажи? Чтобы как-то успокоить мужа, мадам де Сад, уставшая от его вспышек ревности и откровенной грубости, сменила место жительства: она поселилась в монастыре Сент-Ор, куда без специального дозволения не могла пролететь даже муха.