9 А потом Мэну представился случай приобрести еще одного ученика. Но из этой затеи ничего не вышло.

После никак закончившегося аутодафе к нему пришли монахи из Бенедиктинского монастыря и предложили воскресить три дня назад скончавшегося отшельника Иоанна Дубовника. Этот Иоанн двадцать семь лет просидел на вершине дуба и питался тем, что гадили птицы. И все эти двадцать семь лет он только и делал, что молил Господа о собственном спасении. А тех, кто приходил к великому старцу за советом, остальные бенедиктинцы гнали прочь. Чтобы не отвлекали от спасения. Три раза в засушливые годы, когда корма в стране было мало и птицам нечем было гадить, Дубовник от голода сваливался с дуба. Но монахи, чрезвычайно гордившиеся таким выдающимся святым, снова взволакивали его на вершину, привязывали и держали в таком состоянии до тех пор, пока какая-нибудь сердобольная птица не срала ему прямо в рот. Иоанн насыщался, его отвязывали, и он снова начинал молить Господа о своем спасении.

И вот, наконец, три дня назад он в последний раз свалился с дуба. Но не разбился. Потому что умер еще раньше. От старости, а не от голода. Такой вывод монахи сделали, обнаружив, что отшельник был с головы до ног птицами обосран. А может быть, и от голода. Может быть, отшельник решил добиться еще большей святости и вообще отказался от пищи. Даже птичьего помета. Его, согласно правилам, похоронили на третий день, то есть вчера. Но весь монастырь настолько просмердел отшельником и птичьим пометом, что избавиться от запаха не было никакой возможности. Хотя монахи и открыли настежь все окна и двери, а ветры в эти сутки дули необычайные. Возможно, монахи имели тайную надежду, что Мэн, воскресив и забрав с собой обосранного, заберет с собой и вонь. Но Мэн от воскресения отказался. Во-первых, ему совсем не улыбалось таскать за собой человека, которого нужно постоянно обеспечивать птичьим говном. Во-вторых, какой смысл в ученике, только и думающем о своем спасении в молитве, а не в деле. А в-третьих, а скорее во-первых, Мэн не получил на счет Иоанна Дубовника никаких указаний от Бога. Напрасно он втихаря посматривал на небо, напрасно он вслушивался в него, напрасно ожидал какого-либо толчка в голову или сердце. Ни хрена! Бог не давал о себе знать. И естественно, не давал знать о воскрешении Иоанна Дубовника. Но ничего этого Мэн монахам не сказал. А сказал следующее:

– Братия, отцы вы мои святые, волки вы мои любимые, какой смысл воскрешать этого замечательного усопшего? Как вы сами видели, в последние дни он вообще прекратил питаться. «А почему?» – спрашиваю я вас…

– Действительно, почему? – в свою очередь спросили монахи у Мэна.

Ученики, зажав носы, тоже вопросительно глянули на Мэна.

– А вот почему, – судорожно глотая свежие порывы налетающего ветерка, объяснил Мэн. – Он скорее хотел прийти к Господу. И возможно, сейчас он уже рассказывает Ему, как он двадцать семь лет спасался и, наконец, спасся. И они вдвоем с Господом радуются его спасению. И наслаждаются этой восхитительной вонью. Так что, я думаю, воскрешение Иоанна Дубовника было бы противно его воле и Его воле.

И Мэн поднял палец вверх. После этого вонь в монастыре стала совсем невыносимой. Возможно, Господь, забрав к себе Иоанна Дубовника, вонь оставил на земле.

Мэн с учениками быстро слиняли. Вскорости монахи покинули монастырь и разбрелись по другим. Стены обветшали, а потом рухнули. А потом оказались погребенными под другими культурными слоями. Сначала кое-кто из самых старых арабских старожилов еще что-то помнил о монахе на ветке дуба. Но потом вместе с дубом вымерли и они. И память о великом отшельнике, в течение двадцати семи лет обсераемом птицами, и о монастыре, взрастившем его, исчезла совсем. Настолько совсем, что его даже забыли канонизировать. Лишь легкий запах вони сохранился до сих пор, и туристов сюда не водят.

Такова история несостоявшегося одиннадцатого ученика.

10 И лежал Мэн со своими десятью учениками и размышлял о двух недостающих до канона. Где взять их? Кто добровольно пойдет за ним, чтобы учиться очередному слову Божьему, чтобы познать откровение Святого Духа? Которое, как полагал Мэн, Господь несет через него другим людям.

Но ученики не приходили. Мимо опять туда и сюда шлялся народ Израилев, в броуновском движении крутились туристы, стремясь в самое короткое время получить все и не получая ничего. Вечно голодные бедуины пытались впарить им свои вечно фальшивые драгоценности. И никому не было нужно слово Божье. То есть нужно-то оно всем, но не все об этом подозревают. Во всяком случае среди струящегося мимо Мэна люда таковых не нашлось.

На Израиль падала ночь. Ученики постепенно засыпали. А Мэн встал и, оставив спящих учеников, пошел в темноту ночи. В которой он увидел слабо светящийся огонек. По мере того как он шел, огонек становился все ярче, и Мэн увидел двоих среднего возраста человеков в ермолках. У одного из-под ермолки выбивались черные пейсы, у второго свисала рыжая косичка. Около каждого лежала кипа донельзя засаленных книг. Судя по тому, что слова в книгах невозможно было разобрать, читали их множество раз. Или не мыли руки. Между ними стояла огромная, в два охвата свеча, наполовину оплывшая. (Что «наполовину», Мэн определил из предполагаемых пропорций между длиной и толщиной целой свечи.) Книжники клевали длинными крючковатыми носами, потом вздрагивали, открывали глаза, с усилием вскидывали крючковатые носы и по очереди выкрикивали:

– Есть двухколесные велосипеды и трехколесные! – выкрикивал Рыжий.

– Кобыла Машка родила трехголового теленка! – с усталым азартом парировал Черный.

– Солнце всходит и заходит! – собирался с силами Рыжий.

– В тюрьме моей темно! – наотмашь бил Черный.

– Рыба мечет икру, человек мечет стога! Значит, человек – это рыба!

– Титан добывают из медно-никелевой руды, следовательно, греческие боги мордовали и победили медно-никелевую руду! – маханул Черный, с удовольствием откинулся и задремал.

Рыжий в отчаянии закрыл руками глаза в поисках контрверсии, а потом безнадежно опустил их. Но глаза остались закрытыми. И даже послышалось тихое похрапывание.

Заинтригованный Мэн разбудил и подозвал к себе учеников и стал ждать, когда Рыжий и Черный Книжники проснутся.

Текла душноватая ночь, неподвижно стояло пламя свечи, похрапывали Книжники. Тихо, ожидая их пробуждения, сидели Мэн с десятью учениками. Что-то подсказывало Мэну, что скоро он получит двух недостающих учеников.

И вот уже луна побледнела от всеночной усталости, вот уже показался на востоке край отдохнувшего солнца, а Книжники по-прежнему спали, уткнув в светлеющее небо свои крючковатые носы, и неподвижно сидели вокруг Мэн с учениками.

Но вот вздрогнул Рыжий Книжник, затрепетал носом, протер загноившиеся во сне глаза и толкнул Черного. Тот встрепенулся и вскрикнул:

– Волга, впадающая в дважды два четыре, пересекается в бесконечности.

Рыжий напружинился, чтобы ответить чем-то столь же гениальным, но был остановлен мягкой рукой Мэна, жестко заткнувшей ему рот.