Веско звучит свинец, ставший знаменитым благодаря пулям и типографскому гарту. Это сочетание давало много пищи метафористам – мол, слова убивают похлеще пуль (Светлов: «Пулемёт застучал – боевой ундервуд…»). В детстве мы выплавляли свинец из старых автомобильных аккумуляторов – извлекали из прочных корпусов ажурные свинцовые решёточки, вытряхивали из их ячеек засохшее крошащееся вещество, комкали свинцовое кружево и ставили в консервной банке на огонь.

«Драгметаллы» (металлы, которые добывают драгой?) получили свои названия очень давно: золото, серебро. «Платина», кажется, моложе. Металлы принято делить на «благородные», «чёрные» и «цветные», но в эпоху толерантности впору объявить войну металлорасизму.

Почему золото кажется красивее меди? Дело в том, что золото не окисляется, как медь, и потому относится к «благородным»? Или в том, что золота в природе меньше? Или в том, что у него грамотная пиар-кампания?

Сталь увековечена Сталиным. Императоры, берущие имена в честь металлов, – это утраченный нами Большой Стиль. Рискни кто-то сейчас повторить подобное – получится фарс.

Иногда в честь металлов называют целые страны, как серебряную Аргентину.

Ёмкое, глубокое, медитативное старое выражение «редкие земли».

«Металл в голосе». А скажи «галоген в голосе» или «газ в голосе» – смешно, бессмысленно. В глазах некоторых литературных персонажей появляется «металлический блеск» – это потому, что при слове «металл» представляется нечто твёрдое и блестящее, отсюда же – и цвет «металлик». Но некоторые металлы больше похожи на мыло или вообще на жидкость.

Ртуть, серебро, золото, олово, железо, медь – гениальные сочетания звуков, классика словостроения, по сравнению с которой новые слова кажутся постмодернистской игрой. Эти слова – из самых первых, как дерево, вода, огонь, камень, солнце. Олово, тулово, варево. Латунь, так похожая на латынь, – наверное, между собой металлы разговаривают на латуни.

Люди окружены металлами, получаемыми из камней. Ртутную киноварь использовали в иконописи – отсюда ярко-красные тона Андрея Рублёва (другая ядовитая, как потом поняли, краска-минерал – жёлтый аурипигмент, соединение мышьяка и серы). Золото, серебро, медь – синонимы металлических денег большего или меньшего достоинства. У американцев есть словечко «никель», им обозначают пятицентовые монеты. Сурьмой-тюрьмой сурьмили брови, «магний» долгое время означал фотовспышку, бронза – памятник или медаль. «Медь» означает звон оркестра.

С камнями точно так же: «кварцем» мы называем медицинскую процедуру или кварцевые часы, «бриллиантом» типографские работники зовут мелкий шрифт, кремнем – надёжного человека. Настоящие значения заслонены от нас переносными. Всё реже за медицинским «кварцем» видится настоящий, живой кварц, а ведь мы по-прежнему соприкасаемся с ним постоянно: любой песок – кварц.

Есть «полуметаллы»: висмут, полоний, мышьяк с теллуром. Полурыба, полукамень, получеловек?

Всё чаще металлы нам заменяет пластик.

* * *

У камней столько цветов и оттенков, что придумывать для каждого отдельное слово человеку показалось утомительно, и он стал называть оттенки именами самих камней: янтарный, рубиновый, изумрудный. Мы называли цвета по камням, познавали мир через камни, используя их как точки отсчёта. Предполагалось, что каждый знает, какого цвета изумруд, и поэтому поймёт, что такое «изумрудный». Хотя, наверное, такой посыл соответствовал положению дел лишь среди древней элиты.

Аквамариновый, бриллиантовый («бриллиантовые дороги» Кормильцева – то самое «звёздное небо надо мной»), хрустальный-кристальный, ставший символом полной прозрачности и, следовательно, честности; какие всё отборные, высокосортные прилагательные.

Листая книгу по минералогии, я думаю, что она написана на каком-то иностранном языке, которым я немного владею, но не настолько, чтобы понять спрятанное между строк. Вот руда – слово жёсткое, грубое, в нём слышатся грохот и лязг. Галенит, сфалерит, халькопирит, арсенопирит – похоже на мантры-молитвы. Извлечение металла из камня сродни магии, и я начинаю понимать алхимиков.

Мы знаем по советским научно-популярным книгам: алхимики хотели получить философский камень и с его помощью делать золото, и хотя были антинаучными мракобесами, но попутно сделали много важных открытий для химии и медицины. Всё это понятно; но, может, у движения алхимиков была более серьёзная подоплёка?

Алхимики предвосхитили проникновение внутрь атома. Мне ближе чудаки-алхимики и изобретатели вечных двигателей, чем те, кто отращивает диванный живот и уверен, что «всё равно ничего не получится». Алхимики искали невозможного – на тот момент. Только так и можно. Неизбежно наступает момент, когда невозможное становится возможным, а потом и тривиальным. Пусть из атомов одного вещества – скажем, железа – не получишь атомы золота. Но если пойти на уровень вниз и расщепить атом… Алхимики с их ретортами ещё не могли проникнуть на внутриатомный уровень. Зато смогли их потомки.

На самом деле любой камень – философский, любой алхимик – философ. Литература – тоже алхимия, сообщающая обычным словам и фактам новое качество, превращающая угли в алмазы. Кто этого не видит – пусть первым бросит в меня любой камень.

Смерть – лишь переход из мира биологического в мир минералов.

Олег Куваев. «Территория»

Что останется от того, кем был я? Только файлы в моём компьютере… Но компьютерная память таится в чипах, а это же кремний! То есть – песок… Ну, что такое человек? Тот же арбуз, только с чувствами. Хлипкий, хрупкий, недолговечный… А в том же камне это хранилось бы – ну, если не вечно, то уж всяко подольше, чем в стихии воды.

Дмитрий Коваленин. «Сила трупа»

Мир камней глубже мира людей. Он всеобъемлющ: вся планета – камень, любой камень – часть Земли и поэтому обладает частицей могущественного земного притяжения, на преодоление которого путём развития хотя бы «первой космической скорости» людям потребовались тысячи лет. Взяв в руку любой камень, чувствуешь сопричастность планете и космосу.

Тем более странно, что мир камней остаётся как будто скрытым от людей, не известным им. Считается, что образованный человек должен разбираться в живописи и литературе, но почему-то не в минералогии, палеонтологии или технике. Отсюда – системная ущербность гуманитариев (это я и о себе, безруком).

Впрочем, и «технари», «физики» в широком смысле слова отнюдь не такие посвящённые, какими они кажутся нам и сами себе. Учёные расписали все камни по формулам, они знают, какой оттенок даст примесь того или иного элемента, но эта упорядоченность знаний – мнимая. Дав камню имя и классифицировав его по химическому составу и условиям происхождения, люди вообразили, будто поняли и осмыслили этот камень. Но он всё равно остаётся загадкой. Как загадкой остаётся Марс, ставший таким вроде бы знакомым из-за своего популярного имени, или Юпитер, которому нет дела до существ с далекой планетки, давшим ему его пышное имя. Всё равно что лягушки давали бы свои имена людям, да что там лягушки – блохи или микробы. Что позволено Юпитеру – не позволено людям.