– Так вы меня представите?

– Отчего же нет? Прошу за кулисы.

– Обождите минуту!

Скрипя сапогами, Маслов метнулся к цветочнице, прохаживавшейся с корзинкой нежного товара по фойе, купил самый шикарный букет и ринулся на покорение неприступной крепости по имени Ида Рубинштейн. Поручик и в самом деле оказался хорошим знакомым артистки, во всяком случае, из гримерной их не попросили прочь. И даже пригласили отужинать вместе с ближним кругом в ресторане. Сидя за столом рядом с Леоном Бакстом, лейтенант не спускал глаз со своей богини и слушал восторженный голос художника:

– Я покорен талантом и энергией Иды! Это существо мифическое. Как похожа она на тюльпан, вы не находите? Дерзкий, ослепительный тюльпан. Сама гордыня и сеет вокруг себя гордыню!

– Леон, перестаньте, а то совсем меня захвалите, – со смехом одернула декоратора актриса. – Лучше пообещайте и дальше работать со мной. Ваше оформление спектаклей – это всегда гарантия успеха.

В следующий раз Маслов увидел актрису на сцене Петербургской консерватории в роли Саломеи. Лейтенант заранее купил билеты в ложу, однако спектакль запретили черносотенный «Союз русского народа» и Святейший Синод, признав постановку аморальной. Но выступление, наделавшее в Петербурге столько шума, все же состоялось – Ида самостоятельно подготовила «Танец семи покрывал» на музыку, специально для спектакля написанную композитором Глазуновым. Вместе с хореографом Фокиным она уехала в Швейцарию и в тихом горном пансионате больше полугода отрабатывала сложный танец, полный эротизма и чувственности. С замиранием сердца лейтенант смотрел, как Ида танцевала, сбрасывая одно за другим прозрачные покровы. И в итоге на ней остались лишь крупные, в несколько рядов, жемчужные бусы. Зал замер. Затем разразился невероятной овацией. И Ида снова вышла и повторила концовку танца. Лейтенант слышал, как в соседней ложе знаменитый режиссер Станиславский неодобрительно фыркнул и громко кому-то сказал:

– Более голой и бездарно голой я не видел!

– Это он от обиды, – ужиная в «Яре» вместе с Масловым, пояснила танцовщица, которой кто-то из доброжелателей передал замечание мэтра. – Константин Сергеевич звал меня к себе, но я отказалась, найдя его театр устаревшим. Вы так не считаете?

Сидеть рядом с ней было невыносимым счастьем и в то же время мучением, истязанием плоти, и молодой человек не мог ни о чем больше думать, кроме как о ее гибком теле, только что извивавшемся на сцене. Маслов замялся и наудачу выпалил:

– Возможно. Да. Нет. Не знаю.

Смешавшись, он взял ее руку в свою и, прижав к губам, в волнении произнес:

– Если бы вы только могли видеть себя со стороны, несравненная Ида Львовна! Вы бы поняли мои чувства к вам! Я люблю вас так, как никого никогда не любил! Я готов ради вас на все что угодно!

– Ну что же, милый мальчик, ловлю вас на слове, – забирая свои пальцы из его ладони, холодно улыбнулась актриса.

– Скажите, что мне сделать, чтобы заслужить ваше расположение?

– Расположение мое вы и так уже заслужили.

Она провела прохладной рукой по его горячей щеке.

– Ведь вы мой самый преданный поклонник, и, поверьте, я это ценю.

А потом была ночь, всего одна ночь, перевернувшая всю жизнь поручика Маслова. Ночь, проведенная с Идой. Танцовщица сама пришла к своему обожателю и отдалась ему прямо на полу его съемной квартиры. А потом все. Как отрезало. Сколько Вадим ни молил, сколько ни клялся в вечной любви, Ида лишь смеялась. Но Маслов ждал, год за годом не переставая надеяться. Столько лет верного поклонения и вдруг просьба, неожиданная и жестокая, как пощечина. Эта женщина, Мата Хари, она совсем другая. Если Ида – свободолюбивая пантера, то Маргарета – домашняя кошка. Ленивая, неискренняя и жадная до наслаждений. Она как отражение благородной Иды в кривом зеркале. К Иде он до сих пор робеет подойти и рассказать про сжигающую его страсть, попросить о повторении ночи страсти, а леди МакЛеод сама уложила его в постель. Был ли он рад этому обстоятельству? Возможно. Но новая любовница слишком цепко впилась в него своими острыми кошачьими коготками, не отпуская от себя ни на шаг и требуя постоянных утех и признаний в любви.

Только отъезд на фронт на непродолжительное время избавлял штабс-капитана от ее докучливого общества. Маргарета караулила любовника, узнавая о его возвращении в расположение части, дислоцирующейся в Мэйи около Реймса от своих многочисленных знакомых в военной среде, и сразу же наведывалась к нему на квартиру. В этот раз она картинно застыла в дверях, немолодая женщина в длинном, в пол, платье и в шляпе с большими полями и страусовым пером. Обвела взглядом непритязательное холостяцкое жилище и капризно протянула:

– Вадим, вам нечего делать в этой ужасной казарме! Немедленно собирайтесь и едем ко мне в отель!

И он повиновался, как делал в течение последних лет. Повиновался потому, что до сих пор терзала сердце обида на гордячку Иду, и не было способа стать к ней ближе и добиться ее вожделенного тела и прекрасной души. Зато была рядом Маргарета, уже изрядно расплывшаяся под своими дорогими платьями, но все еще уверенная в своей неотразимости. В экипаже она держала штабс-капитана за руку и, глядя ему в лицо, говорила:

– Хочу вас побаловать, мой друг. Будем завтракать с вином и устрицами.

С гораздо большим удовольствием он впился бы сейчас зубами в сочный кусок мяса, но Маргарете этого было не понять. В военное время устрицы стоили баснословно дорого, и, сидя в ресторане «Палас-отеля» и глядя, как Маслов вынимает тонкой двузубой вилкой крохотные, отливающие перламутром кусочки моллюска и с жадностью съедает, она упивалась своим великодушием, возбужденно говоря:

– Моя последняя поездка в Испанию, а затем и в Голландию вызвала фурор. Я танцевала в городском театре Арнема в балете, который был «живой картиной» по опере Доницетти «Лючия де Ламмермур». Но я уже не раздеваюсь. На мне желтый элегантный костюм, а в руках я держу два развевающихся покрывала. Да что я вам рассказываю? Вы сами все увидите. Я привезла кучу интересных фотографий. После обеда поднимемся в номер, и я вам покажу.

Вадим передернулся, ибо очень не любил смотреть фотографии Маргареты. Он знал, что в Голландии у нее был барон ван дер Капеллен, который содержал танцовщицу, регулярно переводя Маргарете деньги, что, впрочем, не мешало ей наслаждаться обществом и других мужчин. Но не это раздражало Маслова. Его выводила из себя мещанская привычка «яванской принцессы» с глупым бабьим тщеславием том за томом вести пошлые альбомы. В эти альбомы мадам МакЛеод вклеивала вырезки из газет про себя, а также дополняла фотографиями с самыми разными офицерами, в связь с которыми она вступала. Кроме того, она не забывала делать под этими снимками горделивые подписи, именуя себя в третьем лице и, несомненно, любуясь своими победами.