Дед Мотя задумался над моими словами. — Точно прав. Я своим тоже так говорил. У них, как первая рыбка сдохла, они мало́му правду не сказали. Сочинили историю, будто рыбка к нам с Зинкой в гости уехала. Потом крыса была. Мохнатая такая… Свинка морская. Хрен его знает, почему свинка. Кто только придумал? По мне — чисто обожравшийся волосатый крыс без хвоста. Тоже сдохла. Они опять, мол, уехал к нам с Зинкой этот…Как звали… Не помню. Да и не суть. И что? Потом, мало́го в деревню везти, а он криком кричит. Не пойду, говорит, и мандец. К ним все уезжают, а обратно не возвращаются. Понял? Вот так вот, правду скрывать.

— Матвей Егорыч…Попугай…— Андрюха повернул мысли деда в нужную сторону. А то мы, походу, от начала истории очень далеко ушли.

— А, да…Попугай…Так вот. Витька купил мало́му попугая. Говорящего, значит. Прям фразы выдавал. Я тебе говорю. Звуки изображал — один в один. Матерился, что Ольга Ивановна. Если не хлеще. Но это он начал, после того, как мы с Зинкой погостили у них. Назвали его Кешей. Он долго прожил, между прочим. Лет десять. Не суть. И вот, значит. Про ум. Сначала у Кеши была старая клетка. Ну, решили ему, годика через два, новую приобрести. Красивую, просторную. Все, как полагается.

В общем, клетка была выдающаяся. Шоб я так жил. Точно тебе говорю. Огромная, хромированная, с кучей причиндалов. Все были в восторге. Кроме Кеши…Посадили они попугая, значится, в клетку, а он устроил им театр одного актера. Да... Сначала, заорал:"Суки!" и выдрал себе из крыла огромный пук перьев вместе с кожей. Потом, с тем же кличем, стал производить следующий трюк. Циркач хренов...Со скорбным взором самоубийцы Кеша карабкался по боковым прутьям под потолок клетки, закатывал глаза , провозглашал:"Суки все!" и падал вниз, причём на спину. Дергая лапами. Чистый Андрей Миронов. Говорю тебе. Витька обалдел. Мало́й — вообще в шоке. Всё это повторялось до тех пор, пока они не сообразили, что у птички — протест против принудительной смены среды обитания. Понял? Тогда Кешу быстренько поместили в старую клетку. Хорошо, хоть не успели её выбросить. Восторгу не было границ. Он перетрогал клювом каждый прутик в клетке, с блаженным видом тёрся о них головой, а потом заорал:"Ура!" Вот так! Понял? А ты говоришь.

Дед Мотя со значением посмотрел на меня, будто спорю с ним. Хотел сказать, что вот, как раз, я то ничего и не говорю, но промолчал. Тем более, интерес вызвало другое.

— Матвей Егорыч, а кто такой Витька?

Рука деда Моти на секунду застыла, а потом снова принялась двигаться вверх-вниз.

— Да сын мой, Жорик.

В бок что-то сильно ударило. Я повернулся. Андрюха таращил глаза и качал головой из стороны в сторону. Походу, меня просят заткнуться.

Я удивленно поднял брови. Типа, что не так? Но братец снова затряс головой. Даже Федька выглянул из-за Переростка и посмотрел на меня так, будто я сейчас Леонида Ильича плохим словом назвал.

Странная история. Выходит, нельзя Матвея Егорыча про сына спрашивать. Так что ли?

— А расскажите что-нибудь ещё. Например, как Ваш друг... Помните, который боевой товарищ. Как он к Вам в гости приезжал. — Подал голос Отелло. Федька очевидно постарался сменить тему разговора.

Я вообще чувствовал себя дебил дебилом. Вроде, ничего страшного не сказал, а прям будто посреди двора нагадил.

Уже потом, когда мы закончили красить школу и явился Ефим Петрович, я узнал причину.

Глава 19(2): О том, как готовиться к товарищескому матчу, если покоя не вида́ть и удивительных поворотах сюжета.

Участковый пришел под самый конец дня. Фасад школы блестел, как яйцо Фаберже. Кое-что, правда, оставалось внутри доделать, по мелочи. В первую очередь, собрать остатки мусора, вымыть дощатые полы, их мы тоже покрасили, ещё в начале своей каторги. Окна привести в порядок, опять же. Однако, по сравнению с проделанным объемом работы, это и правда — ерунда.

Если смотреть на картину в целом, Федька оказался прав. Общими силами, в восемь рук, все остальное было сделано полностью. Ефиму Петровичу придется либо придумать нам новое задание, либо сократить срок. Новое задание если затеемся, хрен уложимся до конца недели. А продлевать — нужно основание. Так что, удивительно, но Федор был недалек от истины в своих дневных размышлениях о близкой свободе. И это не могло не радовать.

Первым делом рвану в Воробьевку к отцу. Надо проверить, что там с ним. Обещание выполнить. Пацан сказал — пацан сделал. А я, как трепло, понаговорил Серёге и пропал. Он же не знает, чем тут занимаюсь.

Участковый с довольным видом, "цокая" языком, как лошадь копытами на параде, обошел здание вокруг, посмотрел, потрогал, даже понюхал. Хоть не лизнул, слава богу. А то видели мы, эффект от местной краски. Она, кстати, даже сохла очень долго.

Короче, походу, малярно-покрасочные работы подошли к концу.

— Эвоно как вы быстро. Не ожидал… Не ожидал… Месяц тут ничего с места не двигалось. Директор вечно жаловался, мол рабочих рук не хватает. Некому ремонт делать. Учителей-то, раз-два и обчелся. Новый наш математик заодно и физику, и химию, и даже труд преподавал. Сейчас, пока каникулы, в город уехал на какое-то там обучение. Остальные — бабы. Тоже не разбежишься. Зато сто́ило пригнать вас, считай, в полторы недели уложились. Как я раньше не додумался?

Участковый сосредоточенно наморщил лоб и задумчиво поглядел куда-то вдаль. Взгляд его не понравился нам всем. Было в нем что-то многообещающее. Но если я, Андрюха и Федька не рискнули высказаться, только загрустили, понимая, в голове Ефима Петровича идёт глубокий мыслительный процесс по подсчёту того, сколько ещё насущных вопросов он решил бы дармовой рабочей силой в нашем лице, то дед Мотя церемониться не стал.

— Ты мне это брось! — Тут же среагировал он. И даже снял кепку, вытер ею потное, грязное лицо, а потом той же кепкой махнул перед носом участкового. Сегодня работал и он. Причем, в полную силу. Видимо, делать это исключение правилом дед Мотя точно не собирался.

— Чего? Я просто задумался. — Ефим Петрович изобразил брови "домиком".

Как в том анекдоте, когда муж сурово хмурится и спрашивает:"Где деньги?". А жена — удивлённо говорит:"Какие деньги?". Вот точно так же смотрелись дед и участковый в эту минуту.

— А то я тебя, Ефим, не знаю. Уже соображаешь, куда нас ещё впихнуть. Ты