Мы вошли в запертый на кодовый замок подъезд старенького, помнившего лучшие времена четырехэтажного дома и поднялись на второй этаж. Трепищев достал из кармана связку ключей, выбрал нужный и вставил его в замочную скважину.

Когда он повернул ключ в замке, вся связка на мгновение выпала у него из ладони, и я увидел небольшой темно-коричневый брелок грушевидной формы. Точно такой же, какой отобрал у меня Одиссей, только без кнопки на широком конце.

Переступив порог, мы оказались в маленькой прихожей аккуратной двухкомнатной квартирки, обставленной в стиле, характерном для одиноких пожилых женщин. В прихожей стояла высокая деревянная вешалка, трехрядная галошница и тумбочка с облезшей полировкой, покрытая куском старого клетчатого пледа. В углу громоздилось несколько стопок старых газет и журналов, аккуратно перевязанных бечевками.

В первой комнате, куда мы попали прямо из прихожей, имелся большой круглый стол, покрытый белой накрахмаленной скатертью, старенький раскладной диван, кресло-кровать и огромный шкаф, похожий на незаконченное творение безвестного скульптора-монументалиста. Каким образом шкаф удалось затащить в квартиру, оставалось только гадать – ни в одну из дверей он по своим габаритам не проходил. В углу стояла тумбочка с жутко старым черно-белым телевизором. В другой комнате уместились только большая кровать с блестящими металлическими шариками на спинках и книжный шкаф с открытыми полками.

Подбор книг меня, признаться, удивил. Помимо классики, которую я как раз и рассчитывал здесь увидеть, – Пушкин, все трое Толстых, Тургенев, Чехов, Мопассан, Флобер, – на полках стояли также книги совершенно неожиданных, на мой взгляд, авторов: Кафка, Борхес, Ерофеев, Кундер, Кальвино, Акройд… Судя по подбору книг, мама Трепищева не только любила читать, но и отличалась удивительной широтой литературных интересов. Между толстыми томами Цветаевой и Набокова я приметил даже тоненькую книжечку Пелевина. Называлась она «Generation «М», из чего я сделал вывод, что мы по-прежнему находимся не в том варианте реальности, с которого все началось.

Но больше всего меня удивило то, что книг Трепищева я на полках не обнаружил.

Повсюду в квартире стоял запах лекарств, смешанный с густым ароматом лавандового масла, в который вливался еще и едва заметный душок нафталина. Но, как ни странно, подобная неожиданная смесь столь непохожих ароматов вовсе не раздражала. Напротив, она навевала воспоминания о чем-то далеком, приятном и одновременно грустном, оставшемся за порогом детства, что невозможно было обозначить словами, а можно было лишь вспомнить на уровне ощущений, как вспоминают вкус первого в жизни леденца, прилипшего к языку.

Несомненным достоинством дома были высокие потолки. Благодаря этому даже в самый жаркий день в квартире не чувствовалось одуряющей духоты.

Велев Трепищеву закрыть шторы во всех комнатах, Витька прошел на кухню.

– Здесь мы и обоснуемся, – сказал он, водружая на табурет свою тяжелую сумку.

Когда он задергивал шторы, я обратил внимание на то, что татуировка на его руке изменилась. Рисунки остались теми же, но сделались более грубыми, расплывающимися – их явно делал любитель, не имеющий большого опыта в работе подобного рода. На пальцах правой руки Витьки появились цифры, складывающиеся в число 1984, а на запястье – огромный паук с растопыренными лапами и мальтийским крестом на спине. Реальность, в которой мы находились, продолжала медленно, почти незаметно меняться.

– Откуда у тебя татуировки? – поинтересовался я у Витьки.

Мой приятель с безразличным видом посмотрел на свои руки.

– Увы, не знаю, – ответил он. – Может быть, я за что-то сидел?

– Или служил в армии, – предложил я иной вариант ответа.

Витька призадумался.

– А ты знаешь, похоже на то, – сказал он. – У меня имеются какие-то очень смутные воспоминания об армейской службе.

– А что означает число 1984? – спросил я.

– Должно быть, роман Оруэлла, – не задумываясь ответил Витька.

Выражение его лица при этом оставалось убийственно серьезным.

С него станется. Кто-кто, а Витька Кровиц мог запросто, ради фронды сделать на руке татуировку с названием запрещенного в свое время романа.

На кухне появился Трепищев с небольшим ночничком в руках. После того как Витька задернул шторы, в помещении стало почти темно, так что свет был не лишним. Верхнее освещение мы включать не стали, дабы не привлекать внимания к квартире, которая должна была казаться пустой. Хотя Парис и утверждал, что в обществе Трепищева мы можем чувствовать себя в полной безопасности, мне казалось, что дополнительные меры предосторожности будут не лишними. К тому же это вполне соответствовало игре в секретных агентов, которую мы с Витькой затеяли ради нашего гостеприимного хозяина. Поставленный на пол ночник отбрасывал на стены и потолок неяркие красноватые отсветы, что придавало обстановке атмосферу таинственности и скрытой опасности.

– Займись-ка едой, Вадим. – Витька кинул на стол коробку с замороженной пиццей и две упаковки пельменей, которые достал из сумки.

Трепищев включил плиту и занялся готовкой.

– А стаканчики у тебя имеются? – снова обратился к нему Витька.

Трепищев выставил на стол три тонких стеклянных стакана с изображениями гоночных машин. Витька взял один из стаканов, взвесил его на руке, а затем посмотрел через стекло на свет.

– Как раз то, что нужно, – вынес он свой вердикт, после чего принялся выставлять на стол пивные бутылки темного стекла.

Теперь я понял, почему бутылки в сумке не звенели, – каждая из них была аккуратно обернута двойным слоем газетной бумаги.

– «Невское светлое», – сообщил Витька, показав мне развернутую бутылку. – Произведено и разлито в Таллине. Надеюсь, оно не уступает по вкусу тому пиву, которое я помню. – Витька поставил бутылку на стол и как-то не очень весело усмехнулся. – Надо же. Прошел-то всего один день с тех пор, как я спокойно пил пиво, не думая о том, что за карусель скоро закружит-завертит меня, а я уже говорю об этом так, словно минуло лет двадцать.

Мне было понятно смятение, внезапно охватившее Витьку, стоило ему подумать о том, что осталось у нас за спиной и что ожидало нас впереди. У меня тоже порою возникало чувство, что мы уже никогда не вернемся в те дни, когда можно было спокойно зайти в магазин, купить пиво и, не таясь, выпить его хоть на скамейке в ближайшем скверике, не думая о том, что по твоему следу идет команда безжалостных убийц, явившихся в наш мир из такого далекого будущего, какое даже трудно себе вообразить. Борясь с этим, я как мог старался убедить себя в том, что Парис непременно нам поможет и в конце концов все встанет на свои места.

Глянув случайно на замершего возле газовой плиты Трепищева, я незаметно толкнул ногу Витьки носком ботинка. Проследив за моим взглядом, Витька обернулся и посмотрел на нашего хозяина.