«9 час. 54 мин. – Барли дозвонился Кате в редакцию „Октября“. Они договариваются о встрече в 20 час. 15 мин. в „Одессе“. Продолжение.

13 час. 20 мин. – внештатники следовали за Катей до дома № 14 на такой-то улице. Она оставила письмо в доме, который выглядит нежилым. Фотографии высылаются с первой же диппочтой. Продолжение.

20 час. 18 мин. – Катя явилась в гостиницу «Одесса». Барли и Катя разговаривают в буфете. Уиклоу и внештатник ведут наблюдение. Продолжение.

21 час. 05 мин. – Катя покидает «Одессу». Краткое содержание разговора прилагается. Пленки высылаются с первой же диппочтой. Продолжение.

22 час. 00 мин. – Катя пообещала Барли позвонить в ближайшие часы. Продолжение.

22 час. 50 мин. – Катю проследили до такой-то больницы. Уиклоу и внештатник ведут наблюдение. Продолжение.

23 час. 25 мин. – Кате звонят в больницу по неиспользуемому телефону. Разговаривает три минуты двадцать секунд. Продолжение».

И вдруг – продолжения нет.

Шпионаж – это нормальность, доведенная до крайности. Шпионаж – это ожидание.

– Клайв Безиндийский сегодня принимает?[11]– спросил Нед так, словно мое присутствие ему о чем-то напомнило.

Я ответил, что Клайв весь вечер проводит в своих апартаментах. День он проторчал в американском посольстве и сообщил мне, что собирается сидеть у телефона.

У меня была машина, поэтому мы вместе поехали в Управление.

– Вы этот чертов документ видели? – спросил меня Нед, постукивая по папке, лежащей у него на коленях.

– Какой чертов документ?

– Допуск к Дрозду. Список лиц, читающих материалы Дрозда, и их сатрапов.

Я из осторожности не высказал никакого мнения. О том, до чего зол бывает Нед в ходе операции, ходили легенды. Над дверью кабинета Клайва горела зеленая лампочка, что означало: входи, если посмеешь. Буквы на медной дощечке с надписью: «Заместитель» сверкали ярче продукции Королевского монетного двора.

– Черт возьми, Клайв, что произошло с допуском? – спросил его, размахивая списком, Нед, едва мы вошли. – Мы даем Лэнгли уйму сверхсекретных непроверенных материалов, и они за одну ночь навербовали столько нянек, что ни у одного дитяти глаз не хватит. Это что – Голливуд? У нас там всего один джо. И еще перебежчик, о котором нам ничего не известно.

Клайв разгуливал по золотистому ковру. Когда он спорил с Недом, у него была манера поворачивать к нему все тело, как игральную карту. Так он сделал и теперь.

– Значит, вы считаете, что допуск к Дрозду слишком широк? – спросил он прокурорским тоном.

– Да, как и вам бы следовало. И Расселу Шеритону. Что это еще, черт возьми, за «отдел Пентагона по научным связям»? А что такое «группа научных советников при Белом доме»?

– А по-вашему, я должен был потребовать, чтобы Дроздом занимался только их внутриведомственный комитет? И одни руководители, без сотрудников и помощников? Я вас правильно понял?

– Если вы считаете, что зубную пасту можно втянуть обратно в тюбик, то да.

Клайв сделал вид, будто рассматривает вопрос по существу. Но я, как и Нед, знал, что Клайв ничего по существу не рассматривает. Он рассматривал, кто за то или иное, а кто против. Потом рассматривал, кого выгоднее иметь союзником.

– Во-первых, ни один из высокопоставленных джентльменов, которых я упомянул, не в состоянии разобраться в материалах Дрозда без квалифицированной помощи, – продолжал Клайв своим безжизненным голосом. – Либо мы предоставим им бродить в потемках, либо примем и их щупальца со всеми вытекающими из этого последствиями. То же относится и к их контрразведке, и к экспертам флота, армии, ВВС и Белого дома.

– Это говорит Рассел Шеритон или вы? – осведомился Нед.

– Как мы можем требовать, чтобы они не привлекали специалистов, одновременно предлагая им столь невероятно сложный материал? – не отступал Клайв, ловко обойдя вопрос Неда. – Если Дрозд действительно то, чем кажется, им потребуется вся помощь, которую они только могут получить.

– Если, – повторил Нед, вспыхивая. – Если он действительно то! Господи, Клайв, да вы хуже, чем все они. В списке двести сорок человек, и у каждого жена, любовница и пятнадцать лучших друзей.

– А во-вторых, – продолжил Клайв, когда мы уже забыли, что было какое-то «во-первых», – здесь распоряжается не наша разведка. А Лэнгли. – Он повернулся ко мне, прежде чем Нед успел открыть рот. – Палфри! Подтвердите. Согласно нашему договору с американцами об обмене материалами мы предоставляем Лэнгли приоритет в вопросах стратегии, верно?

– В стратегических вопросах мы полностью зависим от Лэнгли, – признал я. – Они сообщают то, что считают нужным. Взамен мы обязаны передавать им все, что добываем. Обычно это немного, но таковы условия договора.

Клайв внимательно меня выслушал и одобрил. В его холодности была непривычная свирепость, и я гадал – почему? Если бы он имел совесть, то я сказал бы, что она его мучает. Что он целый день делал в посольстве? Что он отдал? Кому? И в обмен на что?

– Обычное заблуждение Службы, – продолжал Клайв, обращаясь на сей раз прямо к Неду, – что мы с американцами на равных. Это не так. Во всяком случае, когда речь идет о стратегии. У нас в стране не найдется ни единого оборонного аналитика, который в вопросах стратегии в подметки бы годился своему американскому коллеге. Что касается стратегии, то мы – крохотная, мелкоплавающая лодчонка, а они – океанский лайнер. И не нам учить их, как управлять кораблем.

Мы не успели прийти в себя от безапелляционности его заявления, как зазвонил телефон спецсвязи, и Клайв жадно ринулся к нему, – он обожает говорить по этому телефону в присутствии подчиненных. На этот раз ему не повезло: это был Брок в поисках Неда.

Катя только что позвонила Барли в «Одессу», и они договорились встретиться завтра вечером, сообщил Брок. Московский пункт требует, чтобы Нед срочно одобрил их оперативные предложения в связи с этой встречей. Нед тут же уехал.

– Что вы затеяли с американцами? – спросил я Клайва, но он не счел нужным ответить.

Весь следующий день я провел в разговорах со своими шведами. В Русском Доме тоже ничего существенного не происходило. Шпионаж – это ожидание. Около четырех я ускользнул в свой кабинет и позвонил Ханне. Иногда я ей звоню. К четырем она возвращается из онкологического института, где занята лишь полдня, а ее муж никогда не возвращается домой раньше семи. Она рассказала мне, как прошел ее день. Я едва слушал. И принялся рассказывать ей про своего сына, Алана, который в Бирмингеме совсем запутался с медсестричкой – вполне милая девочка, но не ровня Алану.