Д-р А. Верден

Прием больных,

физические процедуры,

консультации

Ганна сидела за пианино и сосредоточенно выстукивала на многострадальном инструменте «Чижик-пыжик». Лебединцев поморщился и строго посмотрел на девушку — без неприязни, просто как на не в меру расшалившегося ребенка.

— Я ведь сказал, все свободны.

Она будто не услышала, только еще ниже склонила голову. Суляцкий и Кудрин («Линк» и «Велембовский») застыли рядышком за столом, будто примерные ученики в гимназии, сцепив руки перед собой и уставившись на огонь свечей.

— Хорошо, — наконец вздохнул Карл. — Что ты хочешь?

— Поговорить.

— Говори. У меня нет секретов от товарищей.

Она вскочила из-за пианино, громко хлопнув крышкой — вся на нервах, точно кукла-марионетка.

— Я ей не верю! Ты сам твердил нам о конспирации и дисциплине. Сам останавливал меня, когда я чересчур лезла вперед… А ей ты позволяешь все!

— Не все, — мягко возразил Карл. — Она умоляла меня поставить ее на акт, даже предлагала обвязать ее динамитом…

— Не в постели, я надеюсь?

— Подождите за дверью, — тихо произнес он, обращаясь к друзьям-студентам. Когда те вышли, он, не сдерживаясь, хлопнул рукой по столу:

— Я не давал тебе права разговаривать в подобном тоне.

— Отмени завтрашнее покушение, — угрюмо произнесла Ганна.

— Ты с ума сошла.

— Нет. Я чувствую… Я почти наяву вижу, чем оно закончится — все мертвы: Саша, Арнольд… Это неспроста, я знаю. Вспомни, у нас было три неудачи подряд, и все за последние месяцы. Где твое хваленое чутье, черт возьми?

— Ты хочешь обвинить кого-то из нас в предательстве? — холодно спросил Лебединцев. — Решила уподобиться Гольдбергу или Бурцеву? Те тоже кричат о чистоте рядов… А с кем прикажешь работать? — Он подошел к узкому стрельчатому окну и посмотрел на улицу. Снег падал с неба — хлопья были огромные, белые и казались невесомыми. — Я ежедневно, ежечасно посылаю людей на смерть и иду на нее сам. Да, я не имею права быть легковерным. Но отталкивать своих товарищей беспочвенными подозрениями…

— Беспочвенными? — вскинулась Ганна.

— А ты можешь предъявить ей что-то конкретное?

— Не ей, — тихо произнесла она. — Ему.

Получив донесение от «Челнока», полковник Ниловский вызвал экипаж и поехал к Столыпину. Отчет агента он аккуратно положил в папочку и сейчас вез с собой, хотя и понимал, что это опасно. «На улицах вообще стало неспокойно: обвяжет себя какой-нибудь чокнутый бомбист динамитом, подпалит фитиль, бросится под карету… А тогда мне уже будет все равно: хоть потоп, хоть революция».

Они частенько беседовали втроем — Ниловский, премьер-министр и его жена, известная питерская красавица Ольга Борисовна (знающий человек дорого заплатил бы за возможность такой беседы — это был знак высшего доверия к сослуживцу). Поболтав о погоде и выслушав последние дворцовые сплетни, Юрий Дмитриевич вынул из папки донесение своего агента и положил перед Столыпиным. Тот отодвинул от себя блюдце, водрузил на нос пенсне, пробежал глазами ровные строчки.

— И чего вы хотите от меня? Чтобы я отказался от участия в церемонии?

— Да, — прямо ответил Юрий Дмитриевич.

— А вы представляете себе заголовки каких-нибудь левых газет: премьер-министр России, лицо, особо приближенное… ну и так далее, испугался возможного акта со стороны экстремистов, а шеф политической полиции (то есть вы) оказался не в силах… Или в силах? — спросил Столыпин с надеждой.

— Боюсь, что нет, Петр Аркадьевич. Вы должны понять: специфика здания, специфика церемонии… Нет, я на себя такую ответственность не возьму.

— Петенька, не нужно ехать, — умоляюще сказала Ольга Борисовна. — Уж коли Юрий Дмитриевич не советует…

— А фон Лауниц? Вы докладывали ему положение дел?

— Конечно.

— И какова была его реакция? А, дайте угадаю: его превосходительство усмехнулся, подкрутил усы и заявил, что бомбисты ему не указ?

Ниловский улыбнулся:

— Вы даже насчет усов не ошиблись. А что касаемо безопасности… Владимир Федорович приказал еще до церемонии передать ему архив Четвертого управления и списки агентуры. Фактически я уволен, Петр Аркадьевич. Поэтому я и советую вам не ездить туда.

Столыпин опустил взгляд к нетронутой тарелке и тихо спросил:

— Значит, дело не в специфике здания, верно? Будь в вашем распоряжении агентура… Пожалуй, я постараюсь замолвить за вас словечко перед градоначальником. Многого не ждите: коли он решил подмять под себя Четвертое управление, воспрепятствовать я не могу, однако отсрочку в несколько дней я гарантирую… Вы понимаете меня?

Последние слова он произнес едва ли не шепотом. И Ниловский даже не из самих слов, а из интонации вдруг понял, чего на самом деле желал премьер. А поняв, вытер платочком внезапно вспотевший лоб…

На следующий день фон Лауниц, открыто выражавший неприязнь к Ниловскому, поинтересовался:

— Ваши люди будут на церемонии в медицинском институте?

— Непременно, Владимир Федорович. Я отрядил туда практически всех филеров.

— Петр Аркадьевич пожалует?

— Конечно, — спокойно ответил Ниловский, совершенно точно зная, что Столыпин решил не ехать (Ольга Борисовна ликующе сообщила утром, что сумела уговорить мужа).

— А мне, значит, советуете не быть? — Фон Лауниц не на шутку рассердился. — Трусом меня хотите представить? Не выйдет! Я как-никак свиты его величества генерал-майор!

— Я не смею ни на чем настаивать. Но мой долг — загодя предупредить вас об опасности.

— Ладно, это уже не ваше дело. Вы закончили работу над списком агентуры? Премьер-министр упросил меня дать вам отсрочку (не понимаю, правда, какой ему интерес до вашей персоны?). Ну да бог с ним. Однако на следующей неделе политическая охрана должна быть в моем подчинении.

— Слушаюсь, Владимир Федорович, — сказал Ниловский с тайной нехорошей улыбкой: приятно знать о недруге, что жить тому осталось всего ничего…

Он ехал назад без охраны, откинувшись на мягкую спинку и поглядывая по сторонам — краткая (до дверей конспиративной квартиры на Лебяжьей канавке) иллюзия свободы после кабинета-каземата градоначальника, и прокручивал в памяти разговор с премьерминистром. Как, оказывается, легко убить человека. Не нужно даже заряжать револьвер (на это есть другие), не нужно красться в темноте, сжимая нож… Всего одна вроде бы нечаянная фраза в разговоре — брошенная или подхваченная, а иногда — и просто пауза, молчание.

Он заметил своего агента издалека — тот прогуливался вдоль улицы, притоптывая от нетерпения. Лошади на краткую секунду замедлили свой бег, карета приостановилась, но тут же возобновила движение, только на заднем сиденье, скрытом от посторонних глаз, сидели уже два человека вместо одного.