1983

В конце июня на севере области объявился волк-людоед. Тринадцать жертв. Старухи в деревнях, крестясь, шептали о нечистой силе. Незадолго один из местных убил беременную волчицу, чего вообще-то не делают: по поверью, в волка-отца вселяется злой дух. Через две недели охотник тот случайно погиб, и старухи плевали на его могилу, потому что несчастья уже начались.

За волком стали охотиться, но все эти бабьи страхи не то что передались, но нервировали егерей, они несколько раз упускали зверя и неизменно мазали.

Волк тоже охотился и даже как будто предварительно намечал себе жертву.

Председателя здешнего колхоза – кстати, родственника тому погибшему – он буквально преследовал, несколько раз подстерегал и бросался из засады. И довел до того, что без двустволки тот уже и на улицу не выходил.

Волков обычно не бьют летом, когда не видно следов на снегу и он может уйти в непролазную чащу. Но тут не выдержали и устроили облаву. Тридцать егерей и добровольцев, со всего района.

Меня тоже взяли за компанию, я шел безоружным с одним из егерей. Пять километров через болота.

Мужик оказался немолодой, немного угрюмый. Все отмалчивался на расспросы, но разговорился о рыбалке.

Случай рассказал, как боролся несколько часов с громадной старой щукой. Описал, как блесна ему руки в кровь резала и как щука заглядывала ему в глаза.

Пока я не догадался, что он пересказывает, переинача по обстоятельствам, хэмингуэевского «Старика и море».

Тридцать егерей упустили волка.

Он сумел выйти из обложенного леска и припустил по свободному полю в сторону бескрайнего массива, где его уже невозможно найти.

Но, пробегая притулившийся в низинке у ручья хутор, не удержался и зарезал выбежавшего за плетень жеребенка.

И был убит подоспевшей кобылицей ударом копыта в лоб.

...

1987

В Москве всего чересчур много: прохожих, машин, окон, ночных огней. К этому невозможно привыкнуть.

…Когда жена померла, старик до зимы поупрямился, а потом соседи помогли собрать скарб, и он потащился через полстраны к московской дочери.

Та встретила у вагона, расплакалась в носовой платок и повезла в пахнущем резиной такси домой – на дальнюю окраину, где одинаковые новые дома.

Привезенные вещи почти все пришлось выкинуть. Неновые халаты, одеяла с вылезающей по швам ватой, громоздкий узорчатый сундук, еще материн. Только выгоревшее, обтертое каракумским ветром летнее пальто старик не отдал.

Началась и потекла непохожая на прежнюю жизнь.

Со временем ошеломление прошло. Но за три года он так и не смог привыкнуть к дочериной квартире с обоями, к неустойчивым, от которых спину ломит, стульям, к непослушному, по-русски болтающему внуку, чей отец исчез неизвестно куда.

Пока опасался заблудиться, днями сидел у подъезда. Седой, коричневый и безмолвный. Не заговаривая с соседями по скамейке, да и не слушая их бесконечных пересудов о продавщице в бакалее, болезнях, других жильцах и прочей плохо понятной ерунде.

Потом начал ездить.

С утра старик выставляет из холодильника кастрюльки с обедом на кухонный стол. Показывает внуку, что поесть перед школой. Долго объясняет, как зажигать плиту.

Тот молчит, мать все равно запретила прикасаться к спичкам. И дед идет к вешалке. Надевает спасенное пальто, странным образом обретающее на нем вид халата, хмурит серые брови и выходит. Молча минует скамеечников у подъезда и направляется к остановке. На автобусе, затем на метро, с пересадкой, он едет на вокзал.

Тут разноплеменные люди испытывают даль от дома, сутолока напоминает привычное беспокойство базара, а от платформ залетает вагонный запах тлеющего костра. Тут легко повстречать земляков или тех, чья речь, хотя не своя, все ж понятна, как понимаешь приезжего в райцентре на автобусной станции.

Он ходит по каменным полам громадных сводчатых залов с тюбетеечными узорами. Вглядывается. И сразу их узнает. Встречи завязываются просто, как подсаживаются в чужом месте к дальним знакомым в чайхане.

Салам. Салам. Откуда будете. Как же, у нас туда по пятницам автобус ходит. Благополучно ли добрались. – Вот и знакомство.

Сам он четвертую осень в Москве. Станции метро знает, все универмаги большие. Много, много секретов, а приезжий тут как слепой. Но он поможет, раз повстречал земляков. Зачем благодарить, долг велит.

Многочасовое путешествие по столице сопровождается втискиванием в метро и к прилавкам, стоянием в очередях, поучительными советами теряющимся гостям, удачами и разочарованиями покупок. Старик по-родственному радуется и огорчается вместе с взятыми под опеку друзьями, придирчиво осматривает товар, будь то отрез бархата или приемник-транзистор, помогает тащить купленные коробки и свертки.

Круг замыкается возвращением на вокзал. Бледный чай в граненых стаканах, приносимый кем помоложе из буфета, родной вкус состарившихся в дороге, хотя и были завернуты в платок, лепешек. И беседа, скользящая мимо прущей по проходам толпы с чемоданами. О том, о сем, о домашних делах. Не здешних, в дочериной новостройке, а о тамошних, в Мары и Сакар-Чага, в далеком Чарджоу, в пустыне, где по весне, точно бледная подмосковная сирень, цветет тамариск в песках…

Вечером, в набитом душной толпой метро, старик возвращается на квартиру.

Иногда он поспевает прежде, чем придет из своей ремконторы дочь. Но она все равно угадывает: «Опять на вокзале был…»

Старик не отвечает. Только хмурит брови и уходит в их с внуком комнату. Он доволен минувшим днем. Не всякий раз так удачно, да и покупки хорошие. Приятные люди эти земляки.

Он раздевается и укладывается спать, отвернувшись к стене. И скоро погружается в дремоту, думая о своем и не обращая внимания на долгую возню мальчишки за спиной.

Утром он снова поедет на вокзал.

...

1984

На день рождения подруга подарила Люське помидор – тонкий светлый росток в пластмассовом горшочке. Просто прособиралась, поздно уж было искать цветы, вот и прихватила в шутку из отчимовой рассады, заполонившей подоконники.

Над помидором посмеялись и выставили на балкон.

Люська про него забыла. Но через пару дней, выйдя за чем-то, обнаружила в углу подругин подарок. Он уже немного подвял, но вроде как и увеличился в размерах. Люська передвинула горшок на свет и полила.

Она стала ухаживать за помидором, а он рос и рос, и Люське стало казаться, что ему тесно в маленьком горшочке. Она вытащила откуда-то ящик с землей из-под неведомо когда росших балконных цветов, взрыхлила окаменевшую почву и пересадила своего питомца на новое место жительства.