– Почему родители выбрали Феррари? – спросила я у этого пятилетнего мальчика.

– Мама сказала, что у меня такой когда-нибудь будет, – ответил ребенок.

Ритуал выбора англоязычного имени предполагает бо́льшую сдержанность, поскольку у большинства имен есть тот или иной библейский или исторический источник; иными словами, чтобы постичь глубинный смысл имени, нужно покопаться в Библии короля Иакова или же осмыслить латинские корни. У нашего сына имя означает «сильный советчик» или же «обширный холм», но поди пойми это, если не вкапываться в английские и германские корневые формы.

Когда пришло время дать нашим сыновьям китайские имена, я знала, что мои притязания на изящество придется отставить. Давнишняя китайская традиция наделяет полномочиями именования мужчину-старейшину в семье, и каким бы прочим условностям я ни противилась, следовать этой была готова. Попросила отца выбрать.

– Я немедленно возьмусь все изучать, – сказал он мне. Осведомившись в древних текстах, в китайском словаре и у друга-писателя, мой отец объявил: – Китайское имя Рэйни будет 磊. – Произносится «лэй», в иероглиф трижды вписан символ «камень», 石. Тройной камень. Означает «открытый» и «честный», и я восхитилась, что отец выбрал положительные черты характера, не связанные с деньгами и благосостоянием.

Для младшего брата Рэйни Лэндона, родившегося через три года после Рэйни, мой отец разошелся. «鑫 – иероглиф золота, 金, написанный три раза, – объявил он. – Произносится „синь“. – Трижды золото. – Означает „прибыль и процветание“», – написал мне отец из Хьюстона.

«Нам странно именовать ребенка в честь состоятельности, богатства и процветания, – ответила я отцу из Шанхая на последних неделях беременности, когда пуп у меня уже торчал наружу. – Ты уверен, что это не вызывающе?»

«Иероглиф „золото“ сам по себе своего рода вызывающий, но три золота вместе – уже нет. Такое вот поразительное свойство китайского языка», – ответил он мне изворотливо.

«Ладно. Значит, будет „прибыль и процветание“», – постановила я. Трижды золото. Может, китайское имя нашего сына направит его в профессии, где зарабатывают больше, чем журналистикой или писательством.

Для Лорен имя ее сына служило ежедневным напоминанием о цели, которую она ему поставила: пойти в Народно-освободительную армию, что избавит мальчика от пожизненного ручного труда. У Лорен была еще одна мечта: она хотела, чтобы Цзюнь-Цзюнь смог спать в одной постели со своей будущей женой. Поскольку Лорен и Ван – рабочие-мигранты, работа развела их по разным городам, связь – только мобильная, а еще междугородние автобусы и поезда. Единственное устремление Лорен: пусть ее сын избежит судьбы своих родителей-мигрантов.

Ни у той, ни у другого образование толком не сложилось. Родители Лорен отправили ее в деревенскую школу с опозданием в три года, и учеба у нее стремительно пошла под уклон: она, восьмилетка, слишком отстала от остальных, куда тут нагонять. Она просиживала позади пятилетних детей, слова учителя – набор звуков. Когда следующей осенью начался новый семестр, она попросту осталась дома. В ее городе примерно в миле от нее Ван одолел три года учебы, окончил четвертый класс, но потом вылетел, поскольку семья не смогла оплачивать питание, учебники и покрывать прочие расходы.

Лорен познакомилась с будущим мужем, работая в Ханчжоу, когда они оба уехали из деревни. Ван – жилистый и проворный, и Лорен тут же почуяла, что неуемную энергию тот вложит в работу. Когда Лорен впервые привела потенциального жениха в дом, ее отец громогласно объявил: «У него ни денег, ни дома, ни машины», – а Ван уставился в пол. Так и есть, да, но Лорен отказалась рассматривать других кандидатов. После свадьбы пара вновь подалась на заработки, она – на ткацкую фабрику, он – на стройку, где ел, работал и спал. Встречались по праздникам, и вскоре Лорен родила малыша Цзюнь-Цзюня. Через несколько месяцев Лорен оставила мальчика с родителями и вновь вернулась к работе, еще долго пачкая сорочки молоком, вспоминала она.

Правильно она Вана выбрала, сказала мне Лорен. Ван не покупает себе секс – такое искушение подстерегает многих мужчин-мигрантов, видящих жен раз в год. Есть и другие радости. Через пятнадцать лет работы в разных городах они накопили достаточно денег и выстроили в деревне четырехэтажный дом, отделанный плиткой, с рабочим холодильником.

– Бу цо – неплохо, – всякий раз повторяет Лорен. Экономически и романтически это счастливая история китайской миграции из провинции в город, благодаря которой население китайских городов увеличилось за последние тридцать лет примерно на четыреста миллионов.

Когда дело дошло до образования Цзюнь-Цзюня, удача подвела Лорен. Массажные заработки складывались у Лорен в Шанхае прекрасно, а вот Цзюнь-Цзюню дома в Аньхуэе было непросто. Устаревшая китайская система прописки – хукоу – не давала мальчику ходить в государственные школы за пределами родного уезда. Это означало, что переходить из школы в школу в местах, куда перебиралась работать мать, он не мог. Первые пятнадцать лет жизни Цзюнь-Цзюнь провел с бабушками и дедушками, Лорен же работала, а вот в средней школе она перевела его в интернат в соседней провинции Цзинсянь. В том городке с населением триста пятьдесят тысяч человек были хорошие школы и получше выпускные баллы у учащихся.

Подросток внезапно оказался среди чужих людей. Условия в том интернате – почти из романа Чарльза Диккенса. Повариха мыла овощи в тазу ногами. Цзюнь-Цзюнь спал в комнате на восьмерых, многоярусные кровати в два-три уровня возносились к потолку, в одном жилом блоке обитало до сорока детей. По китайским меркам, Лорен платила заведующей общежитием целое состояние – 4900 юаней (800 долларов) за семестр, но Цзюнь-Цзюнь постоянно ходил голодный, ему не хватало питьевой воды. Оконные стекла в комнате были выбиты, остались только вертикальные черные прутья решетки. Света, чтобы читать или учиться, не хватало, остальные подростки не давали спать, болтая до глубокой ночи.

Изнуренный недостатком крепкого ночного сна, Цзюнь-Цзюнь начал засыпать на занятиях.

Лорен успевала зарабатывать на образовательные расходы сына – на еду, книги, оплату частных или экспериментальных школ, репетиторов, подарки учителям, – но Цзюнь-Цзюню по-настоящему нужны были объятия родни и крепкий взрослый надзор.

– Он стал люшоуэртун, «брошенным ребенком», – стенала Лорен. В ту пору каждый пятый китайский ребенок – 60 миллионов детей младше восемнадцати лет – жили с одним родителем или вовсе без них: такова расплата Китая за перемещение дееспособных китайцев из сел в большие города. Как и многие дети без дисциплины, какую обеспечивает бдительный родитель, Цзюнь-Цзюнь подсел на видеоигры. На учебу ему стало плевать, пришла депрессия.

До общенационального вступительного экзамена в старшие классы оставался всего один год. Этот чжункао решит, поступит ли Цзюнь-Цзюнь в традиционную старшую школу и получит ли надежду попасть в приличный колледж. Для большинства китайцев этот экзамен куда важнее вступительного в колледж: он определяет, вольется ли семья в зарождающийся средний класс.