– Другое там для тебя не годится…

Видимо, и для него не годится, потому что содержимое наших бокалов выглядит одинаково.

– И где наш клиент? – Мне хочется побыстрее уйти отсюда. Слишком шумно, слишком воняет, да и злые взгляды начинают напрягать. Кира хмурится.

– Не так-то легко взять след здесь. Потерпи, малая…

Меня забавляет это его словечко – «малая», конечно, трехсотлетний Кира имеет все права звать меня так, но все же смешно. Смех мой, впрочем, обрывается, когда к нам за стол без приглашения плюхается приземистый заросший шерстью тенник. На нем нет даже штанов, и мужское достоинство свисает до колен. Сомнительное зрелище.

– Ты кого к нам привел, Кира? – рычит он.

Теперь я знаю, как воспринимается обкуренный тенник. Так же, как обычный, только воняет от него конопляным дымом и безудержной злобой.

– Смотрителя Тэри я к вам привел, – пожимает плечами спокойный, как мороженая рыба, Кира.

– Смотрителя? – шипит волкообразный сексуальный гигант и накрывает мою руку когтистой лапой с жесткими подушечками. – А на что тут смотреть? Не на что смотреть-то, а то и без смотрелок остаться можно…

– Убери лапу, Шарен, – еще спокойнее говорит Кира. – Не мешай моей девушке пить.

– Девушке? – Шарен скалится, длинный розовый язык свисает из пасти, и на кончике висит капля слюны. Но лапу все же убирает, точнее, кладет в сантиметре от моей руки. – С каких пор ты якшаешься со всякими…

Повисает долгая пауза. Кира смотрит на волчка, которого мне уже хочется прозвать Шариком – дешевая ведь и глупая шавка, – приветливо приподняв бровь. И Шарен сдается.

– Со всякими Смотрителями…

Кира благосклонно кивает.

– А я с ними всю жизнь якшаюсь, Шарен. Работа у меня такая.

И это вот пародийное чудовище когда-то было достаточно сильно, чтобы пройти за эту завесу и поселиться здесь, – изумляюсь я. Я видела разных тенников и выслушивала разнообразный их бред – голые понты, вымыслы и даже весьма умные на первый взгляд вещи, но с подобной швалью еще не пересекалась.

Я пью и мило улыбаюсь, хотя руки уже чешутся размазать наглую шавку по полу. Раньше бы я так и сделала, но вспоминаю рассказ Киры о природе тенников, и мне делается не по себе. Может быть, и Шарен кому-нибудь нужен, его ждут дома, может, и по нему кто-то плакать будет? Воистину от многая знания – многие… раздумья.

Наконец Кира высматривает что-то на дне бокала. Встает, дружески улыбается волчку:

– Последи, чтоб мою девушку не обидели, Шарен, – и уходит в соседний зальчик.

Мы с Шариком смотрим друг на друга, волчок улыбается, если можно так назвать ухмылку на морде, и вдруг подмигивает мне.

– Я когда курну – иногда бываю глупый, – сознается он. – Ты не злись. Я вас, в общем, уважаю. К Вите лечиться ходил. Она клевая. Я за нее кому хочешь глотку перегрызу…

Перегрызать есть чем – клыки с половину моего пальца. Как он только говорить и пить ухитряется с такой пастью? Или лакает из блюдечка? Увы, за такие вопросы можно и схлопотать по полной программе. Я вежливо улыбаюсь – и улыбка не выходит неискренней. Глупый, грубый и под кайфом – но какой-то особенной подлости я в нем не вижу. Уж не хуже Альдо, а того я терплю не минуты – годы.

Кира возвращается с тенником, чем-то похожим на него самого. Выразительно смотрит на Шарена. Тот все мигом понимает, встает – и на прощание лижет мою ладонь. Мне стоит некоторых усилий не вскрикнуть и не вскочить, но от Киры идет теплая успокаивающая волна, и я нахожу в себе силы поднять руку и почесать волчка за ухом. Кира подмигивает, и я понимаю, что делаю все правильно.

И славно – не хотелось бы его подводить.

Гость садится, Кира машет рукой, и бармен скоренько приносит незнакомому теннику стакан со странного вида напитком. Сиреневое пламя пляшет между стенками заляпанного стакана, освещает руки тенника, судорожно вцепившиеся в стакан. Незнакомец отхлебывает, прикрывает глаза, почти как у Киры, только зеленые, с рыжими искорками. Он еще худее Киры – кажется, через кожу на предплечьях видны кости, а лицо напоминает маску, обтянутую старым пергаментом. Я смотрю, как он пьет, и понимаю – этот тенник скоро умрет. И вовсе не от старости.

Он – наркоман, и не безобидный курильщик травки. Вот это сиреневое пойло уже выжгло его изнутри и скоро уничтожит совсем.

– Слушаю вас, – говорит он, выпив половину.

– Ты не встречался с девушкой, светловолосой, невысокой? Глаза у нее… голубые, наверное. Волосы, может быть, крашеные. Или натуральные, не знаю. Выглядят светлыми…

Кира делает раздраженный жест рукой, и в воздухе повисает расплывчатая картинка. Мне она видна едва-едва, а теннику – я уже догадалась, что он тоже слухач, – совершенно ясна.

Я удивляюсь, сколько Кира сумел вытащить с распечатки. А безымянный тенник – он не удивляется, он испуган, испуган до дрожи, хотя мне казалось, что этот живой труп уже ничем впечатлить невозможно.

– Не ищи ее, Кира, – стонет он и вцепляется моему любимому в руку когтями.

Кира морщится, но руку не отнимает, хотя на коже проступает кровь.

– Она – смерть, сама смерть, она убивает взглядом… требует поклониться ей и убивает, если откажешься, а если согласишься – выпивает всю душу, постепенно…

– Это после нее ты начал пить эту дрянь? – спрашиваю я, не особо надеясь, что тенник ответит, но он кивает.

– Где ты ее встретил? – задает свой вопрос Кира.

– В самом низу, на начальной вуали. – Я сперва удивляюсь, но Кира мысленно подсказывает – «на инициирующей завесе». – Там было плохо… страшно… неправильно… о… о-о…

– Что тебя туда понесло? – прерывает Кира бессвязные причитания.

– Искал брата.

– Нашел?

– Нет. Она меня нашла…

– И что дальше было? – Кира безжалостен, как инквизитор.

Тенник отказывается говорить – тогда ненаглядный мой просто прижимает его ладонь к столу и считывает воспоминания, не интересуясь, что чувствует собрат, в памяти которого копаются тонкие ледяные пальцы. Мне очень его жалко, но у Киры такое лицо, что я опасаюсь издать хотя бы один лишний звук. Наконец он заканчивает, щелчком подзывает бармена.

– Ему до утра подавай все, что захочет. За мой счет.

У бармена узкое лицо и длинные уши, он похож не то на сказочного эльфа, не то на летучую мышь, решившую прикинуться человеком. Но выражение морды понятно и мне – паралич от жадности. Какая ему разница, недоумеваю я, ведь платить-то будет Кира. Мы уходим, оставляя несчастного наркомана со стаканом и открытым кредитом. Мне кажется, что до утра он не доживет – напьется своей дряни до смерти.

В машине, которая лишилась только «дворников» и незнакомой мне пятиугольной эмблемы, я спрашиваю о причине жадности бармена.