— И что после?

— А после сам Наивысший пожаловал. Это его так Полька проклятущая обозвала. А мы его как увидели, так и обомлели. В жизни такого страхолюдства не видывали. Снизу-то вроде как человек совсем, а поверху от плеч — шея могучая да мохнатая. И голова козлиная с рогами преогромными. Идёт такой высоченный весь и в алой мантии длиннющей. Плавно так идёт, лишь мантия-то чуть и колышется. И прямо на нас. И руки к нам тянет. А смердит от него так, будто сдох он давно и только-только из могилы выбрался. Если бы Полька нас за рукава не удержала, мы бы так прочь и сорвались бы.

Ну что ж, вот и подтверждение моих видений. А то я слегка подозревал, что никто в мои россказни после общения с душой Миланы Лебедевой особо до сей поры и не верил.

— Рога у него вот такущие, — Демьян ребром ладони полоснул себе по плечу, — и хитро так закрученные. Я у наших-то козлов эдаких рогов отродясь не видывал. А голос у чудища тоже замогильный. Гулкий, жуткий. Он с нами говорит, а губами-то будто и не шевелит вовсе. Только башкой своей рогатой чуть качает, отчего только ещё страшнее…

— И что же он вам говорил? — перебил Демьяна инспектор. — Его слова вы понимали?

— Понимали, дяденька. Сказывал он, что рад новым адептам веры. Но сначала доказать преданность нам свою должно, а для того через гордость и приличия переступить, презрев все привычные догмы и морали. Прям так и сказал. И выбрать нам предложил. Либо, говорит, надобно вам будет пойти путём унижения через непотребства телесные, либо совершить обряд кровного единения с другими приспешниками.

— И вы, — вмешался я, — конечно же выбрали второе.

— Так мы же не знали, в чём тот обряд-то. Думали, как братание кровью, через смешение оной. А про жертвоприношение и не ведали вовсе. А про унижения-то Наивысший этот как нам объяснил, так у нас и выбора не осталось. Такую мерзость сказывал, аж повторять зазорно. А отступиться Валька уж не пожелал. Сильно, видать, Полька охмурить его успела.

— Что дальше было? — вновь перехватил инициативу Холмов. А я глянул на женщин, что сидели рядом, затаив дыхание. Даже служанки замерли неподалёку, бросив дела и изумлённо прислушиваясь к разговору. Вот им потом будет о чём меж собой посудачить. До крови ж поди языки смозолят, косточки барину перемывая.

— Дальше он нас по домам отпустил и велел к следующей встрече молитву выучить. А Полька проклятущая бумажки нам с письменами вручила и сказала, что призовёт нас к хозяину, как нужда будет. С тем и разошлись в тот раз.

— Выучил молитву-то? — стало мне интересно.

— Не, — мотнул головой парень, — не успел. Уж больно словеса необычные на той бумажке были.

— А бумажка где? — Холмов тоже посчитал момент с молитвами достойным особого внимания.

— Да тут у меня где-то, — принялся суетливо шарить по карманам Демьян. — Вот она.

Инспектор принял из рук Останина сложенный в четверо немного измятый лист и, развернув, стал читать вслух:

— «Сатан, оро те, аппаре те росто! Вени, Сатано! Тер оро те Вени Сатано! Оро те про арте! А те сперо! Опера праестро, атер оро! Сатан, оро те, апаре те росто! Вени, Сатано!»

Посмотрел на нас:

— Ерунда какая-то, господа. Вроде нашими буквами начертано, но какая-то бессмыслица. Опера какая-то. И это «Вени, Сатано» всё повторяется, я уж сие пропускал раз несколько.

— Это не бессмыслица, — я сел рядом с ним, взял бумажку в руки и повертел её в руках, разглядывая. — Хоть буквы я разобрать всё так же не могу, но этот язык мне, кажется, знаком.

— Вот как? — удивился Холмов.

И все уставились на меня напряжённо-выжидающе.

— Да, — не стал я устраивать театральных пауз, хотя и хотелось неимоверно. — В силу своей бывшей профессии пришлось мне изучать в институте латынь. Это такой древний язык нашего мира. По крайней мере, то, что вы, инспектор, сейчас прочитали, очень на него похоже. Если не обращать внимания на ударения и если я всё правильно перевёл, записулька эта содержит в себе призыв дьявола или по-другому Сатаны. Такой злой сущности, которую верующие люди обычно противопоставляют доброму божеству. Чаще всего, кстати, эту тварь изображают как раз с рогатой головой. А призывают её всякие психопаты-сатанисты, верящие в реальность существования бога и дьявола.

— Особо не понял, — поскрёб пальцами свою массивную челюсть орк, — но интересно. Ты уверен, братец, что не напутал чего?

— Да вроде нет. Там написано: «Сатана молю тебя» и всё такое. А этот повторяющийся «Вени, Сатано!» означает «Сатана, приди!»

— А зачем им призывать Сатану, если эта рогатая мерзость уже здесь? — задумчиво глянул на меня Холмов.

— Я не думаю, что это сам Сатана, — поморщился я. — Может быть просто какой-нибудь похожий на него зверолюд. А вот призывом настоящего Сатаны должен заниматься наверняка какой-то попаданец из моего мира. Или из очень сходного с ним. Иначе откуда у призывателей знание латыни?

— Древние языки имеются и в нашей истории, — пожал плечами инспектор. — Разные алхимики всегда вели записи на чём-то подобном. Возможно и наш Вениамин Архипович обладает таковыми знаниями.

— Тогда можете показать ему бумажку, — вернул я листок Холмову, — чтобы удостовериться в правильности моего перевода. А заодно проверите, не имеет ли он к этому отношение. Шучу.

— Думается, это лишнее, — Шарап Володович, хоть и не до шуток ему было, вежливо улыбнулся, но листок у меня забрал, сложил и спрятал за пазухой. — Однако, давайте вернёмся к делу. Демьян Фролович, расскажите, что же произошло, когда вас пригласили на обряд?

— Мне ещё поутру прислали с нарочным записку. В ней велено было явиться потемну к старому лабазу, да дожидаться там сопровождающих. Валька такое же письмо получил. Ко мне ещё до полудня примчался, уговаривал не отказывать. Неохота ему, мол, одному туда соваться. Я, дурак, и согласился. А нужно было плюнуть на всю эту компанию ряженую да не ходить никуда.

Демьян замолк. Задумался, опустив голову совсем низко и уткнувшись взглядом в салфетку, лежащую перед ним на столе. Завис, словно с мыслями собираясь.

— Вы туда явились, — подстегнул рассказчика инспектор, — и…

— Мы ждали, что нас опять Полька встретит. Ан нет, какие-то господа в масках, что лица их скрывали, сначала нас сквозь дыру в заборе подле лабаза пролезть заставили, а опосля через задний ход и в сам дом запустили. А там темень — хоть глаза выколи, ничегошеньки не видать. Но нас под руку провели и оставили стоять. А сами сызнова песни свои заунывные затянули. И от завываний их так противно, что аж мороз по коже.

Демьян поёжился, словно его и сейчас от страха заморозило.

Сёстры-княгини и даже наш бравый ротмистр смотрели на него, кажется, даже боясь пошевелиться. История и впрямь захватывающая. Жаль только финал её уже известен. Очень плохой финал.

— А потом прямо из тьмы Полька заявилась с большой такой сумой через плечо и со свечой в руках. И давай фонари зажигать, что вокруг развешаны оказались. Мы глядь, а посерёдке-то меж фонарями, на самом полу, прямо в грязи девка нагая лежит. Руки-ноги верёвками опутаны и растянуты, а рот и глаза завязаны. Я ещё удивился, чего их закрывать, коли она всё одно мёртвая.