Мне пришлось следить и за тобой!»

Стараясь не нарушить соглашения о неразглашении тайн (за это меня могли привлечь, оштрафовать и лишить возможности зарабатывать деньги в адвокатских конторах), я отклонился от правды — сыскное агентство было придумано с целью не выдать «Зеллерман Инк» — но Тамара об этом не знала.

Она, очевидно, поверила каждому слову в письме, не подозревая, что я был не торгующийся, плохо владеющий синтаксисом сексот и информант, а русский писатель, творческий человек, и меня «понесло».

11

Тамара ответила, что ценит мою «моральную ответственность» и «сильный характер».

Что понимает, что нарушение конфиденциальности может мне стоить карьеры и подвести под статью.

Что осознает, что я «пожертвовал собой ради нее».

Она умоляла меня подождать, прежде чем исчезать и обещала «все рассказать, дайте только собраться с мыслями, дорогой мистер Эспозито».

Прося чуть-чуть обождать, она открыла для меня приватные записи в дневнике, куда я сразу же, как в омут, кинулся, с жаром и страстью прочитывая то, чего раньше не знал.

Тем временем ей, видимо, удалось запечатлеть — когда я пошел по ссылке в ее дневник — мое IP.

Я написал ей еще одну записку, спрашивая, под каким предлогом ее уволили с рабочего места — я хотел узнать все перипетии, все ее мысли и чувства из ее собственных рук. Как героиня моего нового текста, Тамара должна была говорить сама за себя!

Моя героиня просила меня не торопиться.

Я настаивал и написал ей еще раз.

Она еще раз попросила меня подождать и умоляла меня «держать все линии коммуникации абсолютно открытыми», чтобы она в любой момент могла мне что-нибудь сообщить.

Я ответил, что жду.

Она явно тянула время — и я стал подозревать ее в двойной игре. «Моя героиня удрала со мной такую штуку!» — такие в моей голове вертелись слова.

Жизнь, как всегда, подлила масла в креативный огонь. Во время моей «бурной» переписки с Тамарой американскую прессу наводнили статьи о библиотечных работниках, борющихся против Patriot Act и отказывающихся выдавать спецслужбам списки прочитанных книг подозреваемых в терроризме. Из гневных статей оппонентов закона выходило, что за каждым американцем неугодного вероисповедания, расы и пола — преследуя якобы невинную цель борьбы с терроризмом — следят.

Только я успел занести предыдущий параграф в каждодневно пишущийся мной рассказ о Тамаре, как она неожиданно обрубила мне доступ в свой приватный дневник. Пытаясь понять, почему она перестала со мной общаться, я осознал, что прокололся, по ошибке зайдя в ее дневник не с публичного компьютера в библиотеке соседнего городка, куда ездил, чтобы отвести от себя подозрение, а с рабочего, оставившего на белом снегу ее дневника четкий след «Зеллерман Инк».

12

Неожиданно я начал замечать большой траффик на свой Вебсайт, озаглавленный просто и строго «Novellist Nilsky».

Большое количество необъяснимых телефонных звонков.

Незнакомых людей, здоровающихся со мной в коридорах юрфирмы.

Еще не понимая, какую связь все это может иметь с Тамарой, я перестал ходить в ее онлайн-дневник и закрыл эккаунт фиктивного и несколько экзальтированного С. Эспозито, в экстазе расписывавшего Тамаре работу сыскных агентств.

Я начал волноваться за карьеру в юрфирме и понял, что вовсе не хочу оказаться «под вспышками софитов, у всех на виду».

Раньше как писатель я всегда оставался в тени, прикрываясь «художественным вымыслом» и «чистым искусством» — теперь же, только я попытался сконструировать настоящий «документальный рассказ», где сама жизнь подсказывала мне сюжетные ходы и повороты, как неожиданно обратил внимание на себя.

И получалось, что мы с Тамарой поменялись местами.

Теперь она следила за мной.

13

Я всегда считал, что если текст начался настоящей историей, он не может закончиться выдумкой, и эта мысль и подвинула меня на дотошные вопросы Тамаре: «Опиши, что ты ощутила, как воспринимала то, что произошло».

Идея о подлинности литературы подвигнула меня на безоглядную анонимку.

А в результате вышло, что из вуайера, из безопасной дигитальной дали наблюдавшего за транссексуалом, я сам превратился в зверька в прозрачном стеклянном зверинце, за которым этот транссексуал напряженно следил.

А вдруг Тамара Равал заведет судебное дело о дискриминации и незаконном нарушении ее человеческих прав?

Вдруг наймет адвоката, чтобы засудить свою бывшую рекламную фирму или возбудит иск против «Зеллерман Инк»?

И вдруг ей будет нужен свидетель?

Вдруг она почему-то решила, что за мной скрывается не дрожащий русскоязычный вуайер, который от страха в суде позабудет весь английский язык — а крупная дичь?

И тогда какой-нибудь другой рафинированный референт с ровным пробором и распрямителями в воротничковых углах начнет рыться в моем прошлом и текстах, залезет под крышу, под кожу, узнает, что в начале карьеры я сочинял исключительно романы о большой гетеросексуальной любви и читательницы за пятьдесят приглашали меня в рестораны, а я отнекивался, зная, что потом ночью ничего не смогу да и не хочу, и что, несмотря на всю мою браваду и Ролана Барта, я до сих пор не устроил свою личную жизнь, что обхожу разговоры о геях с друзьями и мамой, что в своей нечастой русскоязычной редакторской деятельности отклоняю все тексты с гомосексуальной тематикой и даже прослыл гомофобом и несколько человек за выраженье «проклятые пидорасы» в статьях уже не подают мне руки; и что если на каком-нибудь слушании «дела Тамары Равал» вдруг выплывет, что, несмотря на внушительное количество однодневок, я так и не нашел себе настоящую, на всю жизнь, любовь и что летаю через весь континент в Волгоград, где до сих пор живет мой старый школьный, женатый, приятель, который дает мне урывками и лишь в пору отпусков свое давно не совершенное, но все еще желанное и доступное лишь летом тело (когда его жена с тещей улетают на Юг), то от отчаяния и стыда я просто умру.

август 2008

1

Мой психотерапевт сказала, что на семинаре мне помогут узнать, как я родилась. Мать донесла до меня только два факта. Первый — что отец вернулся из командировки в Норильск, где испытывал буровую каретку, и сразу же ее «оседлал». Второй — что одеяльце мое перевязали не сатиновой розовой лентой, а замурзанным медицинским бинтом. Лента эта была забыта «отцом-остолопом», забравшим ее из роддома на трамвае вместо такси. Может быть, именно поэтому вместо девичьих розовых я предпочитаю «мужские» цвета?

2

Семинар состоялся.

Поскольку я не смогла предоставить всю сумму, мне дозволили присутствовать только в качестве «ситтера». Передо мной посадили темноволосую девушку со стрижкой каре и родинкой над губой, похожей на горошинку перца. У нее был шелковистый, кремовый джемпер и золотистые, струящиеся волоски на руках (а не черные, как можно было бы ожидать). Она назвалась Джен, но про себя я звала ее «Ниной». Нина глубоко и быстро дышала, чтобы ее сознание изменилось и она вспомнила, что происходило, пока тужилась ее мать, а я следила за ней. Вдруг мне показалось, что она отключилась. Ее тело раскачивалось как-то слишком поспешно и конвульсивно. Я подскочила к ней и обняла. Даже на кресле зубного врача я забываю о боли и твердом сверле, когда в мой бок упирается большая мягкая грудь ассистентки. Вот и сейчас: подлокотники куда-то исчезли, и я оказалась вплотную прижата к светлым волоскам и эфемерному джемперу. Витая в ее парфюмных убаюкивающих облаках, я сразу стала расслабленной, сонной, и Нина тоже обмякла и сообщила мне, что как раз пробиралась, в качестве крохотной точки, по маточным трубам. От интенсивных дыхательных упражнений ее лицо раскраснелось, как после секса, а мое присутствие при «зачатии» расположило ко мне. Получилось, что семинар, вместо того чтобы оживить «прошлую память», подарил мне несколько приятных моментов, о которых буду потом вспоминать.