Взгляд Арчи смягчился, смягчилась линия челюсти, линия плеч.

— Благодарю вас.

Она ждала.

— Но моя история не об этом.

— То есть?

— Убийство моей дочери, конечно, входит в мою историю. Да, с него все началось, и тогда моя история к этому и сводилась, но теперь это уже другая история.

Китти глянула на свои записи. Она бодрствовала над ними до полчетвертого утра в гостевой спальне Салли — такой же добропорядочной, как и весь дом.

— Так что же?

Арчи опустил взгляд.

— Я никогда не верил в Бога. Ни в школе, где набожные учителя старались вбить в нас страх и чувство вины. Они-то в Бога верили, но я считал, что они заблуждаются, что они — безумцы. Мне казалось: если меня силой принуждают верить во что-то, в это не стоит верить, это что-то неправильное, — вы меня понимаете?

Китти кивнула.

— Перед сном я молился, но это была рутина, как зубы почистить. Я верил в Бога примерно так же, как в микробов: что-то, чем взрослые запугивают детей, определенная привычка, повинность. Я не верил в Бога, когда мне было шесть, на похоронах моей матери, не верил в семь лет, подходя к первому причастию, в двенадцать, на конфирмации. Я не верил в него, когда, стоя в его храме, клялся вечно хранить верность моей супруге. Но, — он глянул на Китти остекленевшими глазами, — я возблагодарил его в тот день, когда родилась моя дочь. — После паузы Арчи продолжал: — Почему я его благодарил? Как возможно благодарить того, в кого не веришь? И все же. Не задумываясь. Словно это было естественно и правильно. — Он призадумался и добавил: — А потом начались бессонные ночи, и я вновь забыл про него. Иногда, если у дочки был жар или когда она упала и ударилась головой и мы помчались в больницу накладывать швы, я вспоминал о нем. Но стоило ее слезам высохнуть, едва на ее лице появлялась эта очаровательнаяулыбка и освещала мой мир, я опять забывал о нем.

И лишь когда она пропала и мы целую неделю тщетно искали ее и уже обратились к общественности с просьбой начать поиски, я опять воззвал к нему. Я молился. Сперва по утрам, дома, в ту секунду, когда просыпался. Молился о том, чтобы в этот самый день она вернулась домой. Потом молитва стала занимать все больше времени, почти весь день. Я пошел в церковь. Ходил туда каждый день. Я вспоминал о Боге так же часто, как о дочери. Все время торговался, заключал сделки, давал обещания: возврати ее мне, и я сделаю то-то и то-то, на все пойду, лишь бы она была жива. Помоги нам найти ее, и я стану самым заправским праведником, какого ты только видел. Я умолял. Взрослый человек, я валялся у него в ногах, умоляя. Я так крепко верил в него, как никогда в жизни.

А потом ее нашли — мертвой, изувеченной. И я не только утратил веру, я так уверился в его несуществовании, что злился на тех, кто верил. Я не мог общаться с ними, двух минут не выдерживал в их компании, а они, христиане, так и полезли из всех щелей, когда Ребекку нашли, явились поддержать нас. От их веры, их наивности, готовности принять самые идиотские теории у меня кровь закипала в жилах. Их вера казалась мне приспособленческой, они перекладывали на Бога ответственность, ничего не желали сделать сами, им недоставало самостоятельности, бездумные они какие-то. У них, мол, есть Спаситель, Он руководит ими — чушь собачья! Слабаки, неспособные взять на себя ответственность за собственную жизнь. Я не желал иметь с ними дело. Вы меня понимаете?

— Понимаю. То есть вы не верите в Бога? — Она слегка поощрительно улыбнулась собеседнику.

— Не верил. Сперва я не верил, потом уверовал, а он подвел меня, и следующие семь лет я ненавидел его до глубины души, слышать о нем не хотел. Однако ненависть к Богу утверждает его существование точно так же, как благодарность. Нельзя же ненавидеть того, кто не существует.

Китти вся погрузилась в слух и едва заметила, как ей принесли завтрак. Она отхлебнула глоток воды, гадая, к чему клонит Арчи, куда он ее ведет.

Он наблюдал за ней:

— Вы не верите мне.

— Верю, — возразила она.

— Ничего, сейчас я скажу такое, во что вы точно не поверите.

— Испытайте меня.

Арчи уставился в чашку с чаем — чай, должно быть, давно остыл, на поверхности осталась тонкая пленка пузырьков. Он замолчал надолго.

— Ваши родные знают о том, что вы собираетесь мне рассказать? О том, во что я, как вы думаете, не поверю? — спросила Китти, чтобы подтолкнуть его.

Он покачал головой:

— Никто этого не знает.

— Значит, я получу эксклюзив.

— Ага, профи не сдаются.

Китти расхохоталась.

— Нет, — тихо продолжал он, — никто не знает. Мы общаемся иногда, но… У меня брат в Майо. Фрэнк. Ему стукнуло пятьдесят, и он надумал жениться, можете себе это представить?

— Любви все возрасты покорны. — Китти особо и не пыталась скрыть иронию.

— Вы не верите в любовь?

— За эту неделю я во многом разуверилась.

— И все же вы готовы поверить в мою историю?

— Вы были очень откровенны. К тому же от вашей истории зависит мое будущее.

Он улыбнулся:

— А как вы относитесь к Богу?

— Я в него не верю, — откровенностью на откровенность ответила Китти.

Арчи принял ее ответ.

— А знаете, что я думаю про любовь? Думаю, что она меняет человека до неузнаваемости, превращая его в мягкотелого идиота, в одержимого одной идеей глупца.

— Уж с вами такого не случалось! — поддразнила его Китти.

— А как же! Когда я познакомился с моей будущей женой. Она была красавицей, и я тут же свихнулся. Любовь смягчает человека, это я знаю. Но теперь любовь во мне стала гневом, раскаленным гневом, который проник в мою плоть и кровь и пробуждает во мне самое худшее. Вот почему близким лучше любить меня издали. Из Майо, из Манчестера и так далее.

Китти попросила объяснить эту мысль.

— Любовь во мне повернулась оборотной стороной, — сказал он. — Стала темной, грозной, ничего общего с тем сладким сиропом, который пишут на открытках, с теми глупостями, которые влюбленные шепчут друг другу на ухо. От любви у кого-то вырастают крылья, а меня она пригибает к земле, загоняет в ад. Я — словно демон на страже, готовый рвать, убивать, только бы защитить тех, кого люблю.

— Вполне понятно, учитывая, через что вам пришлось пройти.

— Разве? — Он удивленно поглядел на нее.

— Разумеется.

— Последние семь лет я чувствовал себя монстром, не умеющим любить, как все любят. Я понимаю, и все же… — Он погрузился в размышления.

Китти видела, как Арчи отстраивает барьеры, как в нем нарастает напряжение. Еще немного, и он вновь превратится в того закрытого парня, из которого слова не вытянешь. Китти поспешила удержать другого, откровенного Арчи: