Она сказала торопливо:

— Нет-нет, там все было не так! Он был когда-то человеком, но его заколдовали, превратив в дракона. Когда она его поцеловала, он всего лишь вернулся в человека!

Я сказал с сомнением:

— Брехня.

— Почему?

— Даже если побыл драконом совсем немного… это же так прекрасно, ни за что не захотел бы снова в человека. В дракона превращают в награду, а не в наказание!

— А если не знал, что превратится?

— Но превратился? Ну тогда с горя тут же сожрал дуру, что лишила его такого щастя…

Она покачала головой и напомнила:

— Он же стал человеком.

— И что?

— Он не смог ее сожрать.

— Тогда просто прибил? — предположил я. — За дурость? Не поверю, что стали жить долго и счастливо. Как мог прожить без полетов?

Она подумала, голос ее прозвучал неуверенно:

— Говорят, он часто поднимался на самую высокую башню и смотрел в ночное небо…

— А потом, — предположил я, — однажды прыгнул…

Она зябко повела плечами, спина сгорбилась.

— Это… страшно. Хотя падение и похоже на полет… но лучше такое даже не вспоминать.

Я поднялся, осторожно встряхнулся, стараясь не задеть их колыхающимися боками с острыми шипами.

— Ладно, вы тут порассуждайте глубокомысленно о важных вещах… в смысле, пощебечите о тряпках и бусах, а я слетаю по делам.

— Какие у ящерицы могут быть дела? — спросила Мириам подозрительно.

Принцесса сказала обиженно:

— Мириам, как ты можешь? Это совсем не ящерица. Он прекрасен…

— Эта гадкая шелудивая жаба? — переспросила Мириам в изумлении. — Вики, да более мерзкого существа просто не бывает на свете! И еще он собирается нас съесть.

Принцесса подняла на меня взгляд чистейших глаз, я видел в них предельное доверие, и сказала тихо:

— Ну и пусть ест. Ему можно.

Мириам закатила глаза, а я рыкнул, скрывая смущение:

— Не потеряйтесь тут.

Они вышли из пещеры посмотреть на мой взлет, и я едва плечи не вывихнул, постаравшись сразу с края рвануться вверх по крутой дуге. Моя тяжелая туша тянет вниз, мышцы трещат, а суставы выскакивают из сумок, но я поднялся красиво и гордо, словно сокол, и только под облаками пришла трезвая мысль: а на хрена? Выпендриваюсь перед двумя красивыми дурами, чуть сухожилия не порвал, тоже мне дракон! Да и для Ричарда Длинные Руки как-то мелковато…

Ну и что, сказал себе, оправдываясь. Инстинкт! Если по уму, то могу и отказываюсь от красоток, что врываются прямо в спальню… кстати, надо узнать, кто такая… вернее, кто за нею стоит и чего добивается… а если не по уму, то все мы одинаковые, это верно…

Солнце мою горбатую спину не жжет, лучам не проникнуть сквозь толстую броню, но прогрело так, что я раскрыл пасть и высунул язык, как запыхавшаяся после долгого бега собака. Чтобы не заполучить еще и тепловой удар, реже месил плотный воздух крыльями, чаще планировал, растопырившись весь, как старая и хитрая камбала, благо восходящие тепловые потоки стараются поднять мое дельтопланистое тело еще выше.

Земля проплывает медленно, словно огромный ковер, утаскиваемый неторопливыми волами. Совсем недавно я оставил зеленый край, где луга да леса, а здесь чаще вижу выжженную степь с короткой травой, а то и золотые барханы песка, с которыми упорно сражаются оазисы и упрямо вцепившиеся в землю длинными корнями дубовые рощи.

Ярко выраженной границы между Орифламме и Гандерсгеймом, конечно, нет, однако переход из лесостепной полосы в пустыню слишком короток и заметен. Здесь солнце кажется ярче, светит сильнее, а привычные дубы и березы начинают уступать островкам пальм и олив. Да и чувствуют себя в этом знойном мире дубы неловко: опускают ветви, горбятся, стараются выглядеть мельче, в то время как пальмы возносятся горделиво и высоко, распуская в пламенном воздухе широченные листья.

Я всматривался в проплывающую внизу землю, весьма обширные территории, старательно запоминаю расположение рек, ущелий, крупных городов, но какая жалость, что нет ясно видимых надписей: город такой-то, а этот — такой-то, а еще чтоб цветными линиями были обозначены границы между королевствами. А самое главное, чтобы вся эта однородная масса скачущих варваров как-то различалась, мелькающие баннеры мне ничего не говорят, а мои военачальники вряд ли образуют такой аналитический центр, который на основании собранной информации составит точную политическую карту…

Хотя, кто знает, могут и составить. Я зря недооцениваю своих лордов, они привыкли понимать этот мир.

От глаз в мозг пошел новый сигнал, я насторожился и заново просканировал проплывающую внизу пустыню, что же это заметило мое подсознание или сознание, это неважно…

На вершине песчаного бархана расположился, подогнув под себя ноги и застыв в такой неудобной позе, косматый человек с блестящей под солнцем худой спиной и резко выступающими позвонками. Из одежды я усмотрел лишь набедренную повязку из шкуры, ноги голые, кожа на подошвах толстая, как копыта, что почему-то пустило предостерегающий холодок вдоль длинного хребта, а гребень на спине принял боевую стойку.

Жаркое солнце жжет спину и плечи, напекает голову, со всех сторон раскаленные пески…

Ура, сказал я себе беззвучно. Похоже, это тот, о котором со страхом и восторгом говорила Мириам. Рискнуть или не рискнуть?.. Против меня статистика, но на моей стороне — опыт тех, чьи кости перемолоты под завалами Великих Войн Магов. Ну хоть что-то же я знаю больше, чем остальные? Дурак буду, если не воспользуюсь. И трус. Главное — трус.

Я сделал круг на большой высоте, сложил крылья и начал опускаться как можно беззвучнее, держа взглядом песок в сотне шагов за спиной великого отшельника. Он не оглянулся, погруженный в глубокие думы, но у меня создалось странное впечатление, что видит меня отчетливо. И как снижающегося дракона видел, и как человека, что возник на месте припесочившейся крылатой рептилии в куче вновь возникшего песка.

Горячий и жаркий, как раскаленный металл, он сдавил спину и грудь, я забарахтался, поспешно выползая на поверхность. Отшельник не поворачивался, что несколько задевает, видит же меня, гад, даже не удивился, тоже мне йог, я отряхнулся и пошел к нему широкими шагами, что непросто, когда сапоги увязают в песке почти по колено.

— Я с миром!.. — провозгласил я громко. — Приветствую вас, мыслитель! Промысленная мысль приобретает вид мудрости, подобно тому как уже в семени прозревает большое дерево. Ничто не свободно так, как мысль человека. Проснувшаяся мысль всегда будит другую. Удобнее грешить мыслью, нежели делом… Гм, простите, это из другого раздела мудрости.

Солнце блестит на широкой костлявой спине, словно на отполированном морскими волнами валуне, нечесаные волосы падают на плечи и свисают с обеих сторон лица.