— Я пока никого из них не встречал, — признался я.

— Тебе и не захочется на них смотреть, уж поверь мне. Старший, Дэвид, — тощий, как щепка, ходит вечно задрав нос и никогда не снисходит до разговоров с теми, кто зарабатывает себе на жизнь. Второй, Альфред–младший, вдвойне хуже — жутко набожный, только лучше он от этого не стал: говорит с тобой так, будто считает себя посланцем божьим на земле. Младший, Нат, — самый отпетый. Настоящий мерзавец этот Нат. Я тому свидетель. Как–то раз попытал силы на моей Элси и не отставал, пока она не уступила. А после этого просто вышвырнул ее, как тряпку, и даже больше с ней не заговаривает. Элси его ненавидит, но что поделать? Уволиться не может, ей ведь некуда идти. Мне уже не раз хотелось убить его голыми руками, но я не собираюсь из–за него жертвовать своей жизнью, нет уж. Она мне нравится, но не больше. Но он–то когда–нибудь свое получит.

Элси когда–то была подружкой Джека — она работала в доме горничной. История, как рассказал мне Джек, была такая: в один из своих приездов в Клеткли Нат Пепис начал делать ей авансы, являлся что ни воскресенье с подарками, пока она не сдалась. Джеку было невыносимо, как он говорил, смотреть на то, что происходит; не потому, что он был влюблен в Элси — он ее не любил, — но потому, что ему было тошно от того, что Нат, благодаря богатству может заполучить все, чего ни пожелает, а он, Джек, огребает конский навоз. И более всего его злило, что Нат Пепис даже не подозревает о его существовании. Джек потому исходил желчью и хотел уехать из Клеткли — чтобы начать новую жизнь.

— И уж тогда, — говаривал он, — больше никто не посмеет мною помыкать.

Мне очень не хотелось, чтобы он уезжал, — наша дружба много значила для меня. Я меж тем просто выполнял свою работу и откладывал понемногу денег, чтоб было на что продержаться, если вдруг когда–нибудь настанет день, и мне захочется уйти так же сильно, как Джеку.

Мне ужасно не хватало Доминик: впервые с нашего знакомства на корабле в Дувр нас разделили. По воскресеньям она приходила на обед к Амбертонам, и с каждой неделей я чувствовал, что мы отдаляемся друг от друга, и не знал, как заполнить эту пропасть. По правде сказать, редко бывали дни, чтобы мы совсем не виделись, поскольку мы с Джеком ели на кухне, и она частенько готовила для нас — это входило в ее обязанности. Она всегда накладывала нам щедрые порции и была дружелюбна с Джеком, хотя я считал, что его пугает ее красота и удивляет то, что мы — «родственники».

— А она хороша, твоя сестрица, — как–то признался он, — хотя, должен признать, на мой вкус тощевата. Вы не слишком–то похожи, верно?

— Не особенно, — сказал я, не желая это обсуждать.

Амбертоны с своей стороны восхищались тем, что мы теперь причастны к жизни в большом доме: наличие в округе соседей–аристократов зачаровывало их. Нас же с Доминик забавляло, что вся деревня столь слепо преклоняется перед этим человеком и его женой. Сущая нелепица, но каждое воскресенье мистер и миссис Амбертон выспрашивали нас о хозяевах, словно выпытывая подробности их жизни, они сами приближались к раю.

— Сказывают, у нее в спальне ковер в три дюйма толщиной, да еще и отороченный мехом, — сказала миссис Амбертон о леди Маргарет.

— Я никогда не была у нее в спальне, — призналась Доминик, — но знаю, что она предпочитает паркет.

— Говорят, у него коллекция ружей, которая может посоперничать с арсеналом Британской армии, не говоря уж о Лондонском музее, и он даже нанял специального человека, который все время чистит и полирует их, — сказал мистер Амбертон.

— Если такой человек и есть, то я его ни разу не видел, — ответил я.

— Я слыхала, когда приезжают их сыновья, они подают каждому по молочному поросенку и пьют только вино столетней выдержки.

— Дэвид и Альфред–младший почти вообще ничего не едят, — пробормотала Доминик. — И оба порицают алкоголь, считают его дьявольским изобретением. А младшего я пока не видела.

После этих обедов я всегда провожал Доминик — лишь в это время нам удавалось побыть вдвоем. Мы шли очень медленно, и если вечер выдавался теплый, останавливались отдохнуть у озера. Лишь в эти часы бывал я счастлив, ибо мы могли побыть вместе без боязни, что кто–то подслушает нас, и не поглядывая все время на часы.

— Я никогда не была так счастлива, как сейчас, — как–то сказала она мне, когда мы шли по дороге, а Брут, собака Амбертонов, столь же шумный, как и его хозяева, носился вокруг. — Здесь так спокойно. Никаких забот. Все кажется таким милым. Я могла бы остаться здесь навсегда.

— Но все может измениться, — сказал я. — И мы не можем остаться здесь навсегда, как бы нам этого ни хотелось, — сказал я, успев нахвататься от Джека независимых суждений. — Мы же не хотим всю жизнь прислуживать кому–то. Могли бы и сами попытать счастья.

Она вздохнула и промолчала. Я поймал себя на том, что подчас уже с трудом думаю о себе, Доминик и Тома, как о «нас». Наша некогда крепкая семья постепенно распадалась из–за нового положения в Клеткли. Я был уверен, что в жизни Доминик появилось много такого, о чем я и понятия не имел. Она рассказывала о подругах, которыми обзавелась в доме и в деревне, о том, как они проводят вместе время; я же, будучи конюхом, естественно, был из этих развлечений исключен. Сам я рассказывал ей о Джеке и уговаривал отправиться на пикник вместе с Джеком и Элси; она соглашалась, но не выказывала особого интереса. Мы отдалялись друг от друга, и это меня беспокоило: я боялся, что однажды утром я приду в Клеткли–Хаус и узнаю, что ночью она покинула дом.

Солнечным летним днем старший конюх и наше с Джеком начальство — мистер Дэвис — пришел посмотреть, как мы чистим стойла. Угрюмый человек средних лет, бо́льшую часть времени, как мне казалось, он либо заказывал припасы, либо сидел на кухне; он редко снисходил до разговоров с нами. Фактически он позволил Джеку самостоятельно управляться с конюшней и, хотя сохранял за собой общий надзор, все решения принимал Джек. Его пренебрежение ко всем домочадцам было очевидным, хотя сам он был наемным работником. Мистер Дэвис избегал разговоров с нами, а если заговаривал, то лишь для того, чтобы указать на наши промахи. Как–то раз на кухне случился пожар и загубил обед — так он долго крутился возле нас и в конце концов выдал фразу: «Уж пожар–то, по крайней мере, не я устроил», — будто меня или Джека это хоть сколько–нибудь волновало. Для человека, желавшего казаться выше нас, его слишком уж заботило, что мы должны считать его сведущим руководителем — такое определение едва ли можно было к нему применить. Тем удивительнее было, когда он подошел к нам в тот день и сказал, чтобы мы опустили на минутку вилы, ибо он должен сказать нам нечто важное.

— На следующей неделе, — начал он, — сюда на несколько дней с друзьями приедет сын сэра Альфреда. Они намерены поохотиться, так что вам придется заботиться о лишних лошадях. Он ясно дал понять, что желает, чтобы они выглядели лучше некуда, так что вы должны работать с большим усердием.

— А лучше уже некуда, — заявил Джек. — Так что не просите нас о большем, все и так идет как надо. Если вам не нравится, как мы работаем, можете сами попробовать.