я опасаюсь говорить, что все можно исцелить. Знаю, что в жизни это не так. Но если что-то исцелить можно, то есть вероятность, что это сделает куриный суп.

Готовьте его медленно. Пиала в руках, вдохните пар. Отделите мясо от костей, нарежьте лук, поплачьте, если хочется. Это совершенно нормально.

Нет, вру. Ничего никогда не бывает нормально. «Нормально» – это просто ответ на вопрос, как у вас дела, а вы не знаете, как сказать, что все прекрасно и все ужасно и все происходит одновременно.

Наверное, я хочу сказать, что плакать во время готовки супа позволительно. Возможно, даже желательно.

Вы начинаете (опять начинаете, а с чего еще можно начать?) со скелета.

Куринный остов: вы начинаете с формы для запекания, полной костей, начинаете с конца предыдущей трапезы.

Вы не начинаете с чистого листа: никто так не делает. Можно только работать с тем, что есть.

У вас есть кости, у вас останки.

Что есть, то и используете.

Наполняете чайник доверху и ставите кипятиться. Берете большую эмалированную кассероль или большую кастрюлю с крышкой и ставите на конфорку на слабый огонь. Кладете туда сливочное масло: не слишком много, но и не слишком мало. Кусок масла.

Вы шарите в холодильнике, находите луковицу и кривую морковку и немного пожухшего сельдерея. Одну морковку, не больше: две дадут слишком много сладости. Режете все как можно мельче и бросаете в масло. Мешаете, мешаете, мешаете. Может, у вас найдется розмарин? Тимьян? Может, у вас откуда-то взялся лавровый лист, и вы кладете его тоже, хотя никто точно не знает, дают ли что-то лавровые листья.

Вы мешаете овощи в масле пару мгновений. Намелите немного перца. Соли не надо.

Чайник яростно кипит и щелкает, отключаясь. Куриные кости отправляются в кастрюлю. Кипящую воду осторожно выливаете в форму для запекания и орудуете лопаткой, чтобы отделить приставшие кусочки.

Теперь вода, масляно поблескивающая, словно прекрасная грязная река, переливается из формы для запекания в кастрюлю, откуда на вас шипит. Она полностью кости не покрывает.

Вы наливаете в форму еще кипятка, и снова отскребаете, и снова переливаете в кастрюлю.

Вы повторяете это снова, в третий раз, и на этот раз вода почти прозрачная и едва поблескивает.

Вы бросаете туда все корки пармезана, какие у вас нашлись.

Вы закрываете кастрюлю и оставляете ее на огне надолго: пусть бульон слабо кипит, поднимается, соединяется часами. Вы слушаете шум дождя и постукивание чужих пальцев по клавиатуре.

Вы слушаете, как шумит посудомойка. Вы подмечаете, как дождь ударяет по кухонному окну под углом и почти не попадает на окно у дивана. Из гостиной можно вообще не заметить, что идет дождь. На журнальном столике – кружка с оранжевыми розами, вчерашние свечи укоротились и просели от горения, а у их основания собрались лужицы застывшего воска: другой человек на вашем месте уже терзался бы вопросом, как отчистить его от стола. Но вы не другой человек, так что вас это не беспокоит. А наполняющий комнату пар говорит о курице, луке, бережливости и сливочном масле, а пар, скрывающий дождь на кухонном окне, говорит о том, как что-то делается из ничего, как это было в старом доме, давным-давно, когда печатал кто-то другой, и все помещение пропахло тем, как кто-то пытается сделать что-то лучше, как кто-то создает дом.

Идите с чаем на диван, садитесь там и пытайтесь сказать правильные слова. «Может, все нормально? Может, все будет хорошо? Через год, через год, – говорите вы, словно детский стишок. – В этот год, на следующий год, непонятно когда, может, никогда», – и, несмотря ни на что, надеетесь, что не никогда. «В следующем году в Иерусалиме», – как говорят евреи. В следующем году все может наладиться. За окном уже темнеет. За окном по всему миру люди говорят что-то похожее. В каждом доме кто-то плачет или готов заплакать, и что можно сказать? Что вообще можно сказать, кроме как: по большому счету, вам повезло, потому что вы все еще здесь и – слава Богу за это! – на плите кипит куриный суп.

Часа через четыре вы режете еще одну луковицу и пару зубчиков чеснока, еще одну морковь и еще один стебель сельдерея, на этот раз аккуратнее. Нарезаете пару картофелин ровными кубиками. Раздергиваете на кусочки остатки курятины (если она оставалась), а если нет – то и ладно. Вы отрываете листья подвявшего кейла от жестких прожилок и измельчаете. Вы сливаете жидкость из банки с самой мелкой белой фасолью и вываливаете ее в миску.

В маленькой кастрюльке вы отвариваете горсть пасты в форме звездочек. Вы думаете, что это нелепо. Вы уверены, что это нелепо. Но когда паста сварена отдельно, бульон сохраняет золотистую прозрачность, перед которой невозможно устоять: это какое-то волшебство. И это вы творите здесь волшебство. Вы создаете нечто из ничего. Вы создаете нечто, чтобы что-то стало лучше.

И вы откидываете пасту на дуршлаг и присоединяете ее к фасоли. Вы поджариваете лук, чеснок и картофель 10 минут или 20 – до мягкости. Большая кастрюля.

Вы процеживаете бульон – и он золотистый и прекрасный. Вы кладете фасоль, пасту и курицу в лук, чеснок, морковь, сельдерей и картофель. И, возможно, добавляете чуть-чуть тимьяна, чуть-чуть черного перца. Кладете соль по вкусу. Кладете порванный кейл.

Вы заливаете все бульоном и даете чуть покипеть 2 минуты.

Разливаете по тарелкам, кладете чуточку сливочного масла, натираете еще немного пармезана, мелете еще немного перца.

За кухонным окном все еще идет дождь, а вы несете тарелки с супом в гостиную, где кто-то все еще продолжает писать, и вы едите почти в полной тишине, потому что разве есть нужда говорить что-то, чего нет в супе? Разве можно попытаться сказать что-то, что будет больше, чем суп?

Октябрь

Яблочные бисквитные пончики с крамблом и заварным кремом

Я иду через парк (угловой магазин, желтая церковь, зеленый холм, красивый холм, пустошь, стена, розарий, бульвар) и осознаю, что действительно наступила осень. Пока я сидела дома, пугаясь небесной синевы, лето за ночь полностью отступило. Ежевика, которая так рано созревает на берегу, появилась уже и в Лондоне, а в магазине может продаваться дичь – и продается. Сентябрь перешел в октябрь, и сад весь бронзовый и темно-зеленый, помидоры уже не покраснеют. Еще остался мелкий порей, который будет съеден, как кальсоты, еще есть морковь и свекла. А вот кабачки закончились, помидоры закончились, огурцы закончились.

Я думаю про яблоки и что на следующий год (следующий год! надежда!) я посажу яблоню. В Лондоне хороших яблок не купить, а сейчас разгар яблочного сезона. В городском супермаркете легко забыть, какой должен быть вкус у настоящего яблока, какой должен быть вкус у настоящей осени. Иногда чуешь в воздухе