класса. А потом из города приехал Вадим Сергеич и стал их главным естественником. Он преподавал географию, биологию, химию и даже историю, но только русскую. Успеваемость поползла вверх, особенно у трех девчонок. Вадим Сергеевич был мужчиной интересным, вежливым и вообще – «производил впечатление москвича», хотя сам был из Калининграда. Но в их захолустье быть даже чуточку похожим на москвича – значило для человека многое и изначально определяло отношение окружающих.

В конце восьмого класса Вадим Сергеевич начал давать дополнительные уроки. Сначала в школе, а потом и на дому. Он приходил после семи вечера, с портфелем, пахнущим кожей, и в длинном сером немнущемся плаще. Бабушка уходила прибирать скотину, а они занимались на кухне. Вадим Сергеевич никогда не позволял себе лишнего, не трогал ее за колени, не говорил пошлости, ничего, что обычно пишут в историях про учителей-развратников. Но Лариска чувствовала его интерес, как могут чувствовать только половозрелые молодые девушки, полные эмпатии и женской приметливости до самого края полупрозрачных век. Он иногда глядел на нее по-особенному, не то чтобы развратно, но с интересом. Другой раз – расскажет анекдот или случай «для взрослых», но не потому «для взрослых», что там про секс, нет, а потому, что про политику школы или тайные манипуляции их председателя. Так Лариска, например, узнала, что учителей-то ругают за их оценки гораздо сильнее, чем родители – школьников. Так же она узнала и о том, что Пашке Рукавичному вообще-то предписали школу коррекции и по документам он там и учится, а на деле – сидит со всеми в седьмом и ничем ото всех не отличается, потому что у них в школе программа после восьмого, оказывается, та же самая, что и в «дебилке». Эти разговоры «на равных» заставляли ее поверить, что у него какой-то к ней особенный, необычный и совершенно отдельный от прочих интерес. Что потом, когда она закончит школу – что-то да будет, чего-нибудь да произойдет.

Потом наступил выпускной девятый, и Вадим Сергеевич охладел. Вскоре местные бабки на кончиках застиранных платков принесли к ним в дом весть – учитель сошелся с Полиной, продавщицей из магазина. Старой, почти сорокалетней, с глупым сельским акцентом, заставляющим ее окать через каждое слово. А еще она была мамой Наташи – ее, Ларисиной, одноклассницы. Та вздыхала и закатывала глаза, жаловалась, что мамка от любви совсем спятила и что она возьмет и «от их сбежит, потому как мочи нет глядеть, как они лобызаются». Но разочарованной почему-то не выглядела – лишь немного раздосадованной.

Позже, после девятого, кое-как закончив школу, Лариска при помощи баб Светы устроится работать в магазин – сменщицей Полины, которая к тому времени была на четвертом месяце. Свадьба все еще не была назначена, но Полина не беспокоилась. Вадим Сергеевич подписал контракт со школой на четыре года, свадьбу хотел сыграть уже зимой. В магазине платили одиннадцать пятьсот за два через два, по двенадцать часов за смену, час обед. Хорошее место, в деревне хватало. Баб Света почти ничего не забирала, не меньше восьми оставалось внучке. Вадим Сергеевич, конечно, заходил, косился на нее, немного смущенно – но Лариска по нему страдала уже меньше, поняв, что у взрослых и интересы тоже свои, взрослые.

А потом она однажды пришла на работу не в свою смену – дни перепутала. В то время привычные смены у них «поплыли», и решалось все чуть ли не на ходу, продавщицы подстраивались под Полину и старались, как могли, чтобы всем было удобнее. Полина тогда уже сидела в декрете, но с утра и до обеда работала все же сама, а с двух и до семи ее подменяла Наташка. Оказалось, замещала она мамку не только на работе.

В тот день Лариска, как всегда, пришла сменить Полину во время обеда, хотя смена была, как позже оказалось, не ее. Она сразу поняла бы свою ошибку, если б дверь заперли изнутри, а не наружным замком. Лариске не пришло в голову, что кто-то мог зайти в магазин с черного хода и затаиться внутри, поэтому, не спеша снимая замок с входа для покупателей, она открыла заднюю дверь своим ключом и успела дойти до прилавка, прежде чем поняла: что-то не так. На пирамиде из мешков с комбикормом лежал тот самый несминаемый плащ да стояли подле него ярко-салатовые Полинины босоножки. Лариса подняла глаза – и увидела Вадим Сергеевича, который, повернувшись спиной, замер у дальней стены, где кондитерка, и что-то будто бы перекладывал на полке у самого пояса, но потом, по громкому звуку молнии, Лариска догадалась, что он застегивался, – и почему-то подумала, что он пьяный и просто перепутал магазин с туалетом. Услышав звук рядом с прилавком, она повернулась в сторону кассы – и обомлела. Держась за витрину, в проходе между стеной и прилавком, на полукорточках стояла Наташка, босая и всклокоченная, со злым, колючим взглядом. Она натягивала скомканные на коленях джинсы, в которых белели маленьким комочком спущенные трусики, а сверху болтались лямки расстегнутого лифчика. В спешке Наташка сунула голову в рукав своей модной водолазки, которая била растянутым воротом по влажной, блестящей от пота груди с большими темными и налитыми кровью сосками. Лариса хотела было спросить – чего это ты здесь, при Вадим Сергеевиче, переодеваться вздумала, но тут Наташка разжала губки и вывалила на нее целый поток мата и оскорблений. Лариса перевела взгляд на Вадим Сергеевича, думая, что он как-то прояснит ситуацию. Тот стоял так же, спиной, но теперь уже не шевелился совсем, а спина его была прямой, темной и безмолвной, словно школьная доска, с которой грязной тряпкой стерли все, что было на ней когда-то записано. Тогда Лариска повернулась, вышла и закрыла за собой дверь на висячий замок, оставив им все так, как было до нее, – и пошла домой по асфальту, и где-то ближе к остановке заплакала, и плакала всю дорогу, понимая, что больше уж «как было» ничего никогда не будет.

Потом он явился к ней домой – так же, как и до того, непоздним вежливым вечером, сразу после семи. Разговаривал с бабушкой, смеялся. А когда та ушла убирать скотину – сразу откровенно сказал, что давно любит Наташу и хочет жениться на ней. Что Полина была ошибкой, а с ее дочерью у них все серьезно. Что осенью той уже семнадцать, а через год можно и свадьбу. А пока – поживут так. Вадим Сергеевич выговорил это «так», будто оно ранило его в самое сердце, будто