сглотнув внезапно ставшую вязкой слюну, прохрипел Валера. – Спит. Вчера полбанки корма слопал, нагулялся, спит.

– По-о-озови его-о-о…

– Эмн…

– По-о-озови е-е-его, ма-а-амочка хо-о-очет с ним пого-о-оворить…

– Буга!

Пес, валявшийся в другой комнате, не отозвался.

– Буга!

Тишина – ни заливистого лая, ни цокота коготков.

Валера встал и на ватных негнущихся ногах поковылял в комнату, сжимая в руках телефон. Иногда он подносил его к уху. Из трубки слышалось шуршание, хлюпанье и чавканье.

Пес спал на спине, раскинув лапы и приоткрыв пасть. На какое-то мгновение Валере показалось, что тот не дышит.

– Буга! – сипло пискнул он. – Буга!

Пес открыл один глаз и вывалил язык. Тот отчего-то был синим.

– Буга, – повторил Валера, присев на корточки и протягивая трубку. – Мамочка.

Пес подорвался и бросился к телефону. Валера приложил смарт к лохматому уху.

– Бугабугабугачка, – заворковали из телефона. – Мамамамамочка…

Потом все превратилось в мерное бормотание – и, как Валера ни старался, он не мог больше не разобрать ни слова. Он даже отобрал трубку у Буги и приложил к своему уху – но оттуда лилось только мерное татаханье, словно где-то работал комбайн. Пес нетерпеливо взвизгнул. Валера вернул ему телефон.

Через несколько минут у него уже устала рука – а пес все слушал и слушал. Его глаза была полуприкрыты – и более того, подернуты какой-то белой пленочкой, которой Валера до сих пор у него никогда не видел. Бугай медленно кивал – и при каждом кивке внутри него что-то попискивало, как проглоченная резиновая игрушка.

Когда пес, вздрогнув, замер и уставился на Валеру, тот понял, что разговор окончен.

– Ну все, сказал мамочке «пока»? – спросил, убирая телефон.

Пес продолжал смотреть на него не отрываясь.

– Ничего, мамочка сделает свои дела – и вернется. Обязательно вернется. Все хозяева возвращаются к своим псам. Все хозяева всегда возвращаются к своим псам.

Имитация – и вера в эту имитацию – начались.

Марина больше не звонила. Валера уже понял, что это был лишь дурной сон – из тех, что рождаются на грани бодрствования, мутные, липкие и муторные, искажающие реальность, перетекающие в сонный паралич.

Марина, конечно же, никогда не звонила.

И он не слышал из трубки этот манерный глухой голос. Как не слышал шебуршание, чавканье, скрежет, шуршание. Звук дождя и падающей сырой земли. И пальцев, царапающих влажный гнилой ковер.

И не будил мертвецки спящего Бугу, не давал ему послушать телефон – и не видел этих стеклянных псиных глаз, в которых отражалось его собственное бледное небритое лицо.

Это просто прислышалось и привиделось. Так бывает.

Он поверил в это – как поверил во все остальное. Что Марина действительно уехала по какому-то гранту. И что они действительно поссорились. И что он выкладывает фотографии собаки для того, чтобы она усовестилась и вернулась – а не для того, чтобы создать видимость, будто Марина уехала по какому-то гранту, будто они поссорились, будто он выкладывает фотографии собаки для того, чтобы…

Он поверил в это так искренне, что поверили и ему. Все: соседи, полиция, подруги Марины – и даже Буга.

Да, тот долго тосковал, искал хозяйку по всей квартире, подрывался и вскакивал с растерянным воем посреди ночи, а на прогулке внимательно вглядывался в каждую проходящую женщину – но в конце концов притих, присмирел и лишь кивал, когда Валера рассказывал ему, что мамочка далеко-далеко, в другой стране.

Кивал – и внимательно смотрел ему в лицо.

Кивал – и обнажал зубы в легком оскале.

– Вале-е-ерик… – Распухший язык не слушался Марину, он цеплялся об обломанные зубы и набухал черной гнилой кровью. – Вале-е-ерик…

Реальность прорвалась через слои имитации – будто вывалилась на него из кучи прелых занавесок – и оглушила холодным ужасом.

– Я убил тебя… – прошептал он цепенея. – Я же… не убил тебя?

Марина снова захохотала, запрокидывая голову. На синюшной шее лопнула кожа и обнажила трахею. По ней, как по стволу деревца, суетливо бегали муравьи.

– Я убил тебя… Но как ты… Как…

Марина наклонилась и положила ладонь Бугаю на лоб. По кисти побежал юркий пятнистый жучок и затерялся в обивке кресла.

– Все псы возвращаются к своим хозяевам, – сказала она, поворачиваясь к Валере. – Все хозяева возвращаются к своим псам.

Валера моргнул. Вместо серых, почти что прозрачных глаз у Марины теперь был лишь один – черный, круглый и влажный.

Он опустил взгляд на Бугая. Пес смотрел на него серыми глазами. На почти что человеческом лице.

В квартире удушливо пахнет сырой землей, гнилой травой и липовым медом. На улице жарко, и, привлеченные этими запахами, в приоткрытое окно залетают пчелы и мухи. Они кружат по комнате, дурея от миазмов, ударяясь о стекла, стены и потолок, – и падают на пол, усеивая ламинат пестрым ковром. Если на него наступить, пчелы и мухи лопаются с тихим чавканьем.

Марина возится на кухне, чем-то бряцая. Там же стучит об пол своей миской Бугай. Иногда они переговариваются: совершенно одинаковым глухим ворчаньем. Их языки давно сгнили и вывалились, а горла лопнули от скопившихся газов.

Они живут здесь втроем – как и жили когда-то.

Иногда в квартиру приходят люди – их приводит младший брат Валеры, которому жилье отошло по наследству. Они смотрят комнаты, цокают языком, качают головой – их смущает черная плесень по углам, черные мухи на потолке и черные муравьи на полу. Каждый раз после очередного отказа потенциальных покупателей брат, матерясь, звонит дезинсекторам и в клининговое агентство.

На следующий день приходят дезинсекторы. Мужчины и молодые парни. Они распыляют какой-то порошок, вводят гель в щели в плинтусах и мажут мелками вокруг кранов.

Затем наступает черед уборщиков. Чаще всего это женщины средних лет. Они возюкают тряпками по полу, пшикают растворами на стекла и зеркала, проводят щетками по полкам и шкафам.

Никто из тех, кто приходит в эту квартиру, не видит, как за ними – след в след – следуют мертвая женщина и мертвый пес. Не чувствует, как пес лижет их ноги склизкими губами – и женщина гладит их уши пальцами, сгнившими до костей. Не слышит, как те хлюпают, шуршат и урчат.

Они не видят и не слышат и Валеру.

Он кричит – но не громче, чем пищит комар.

Он колотит руками по воздуху – но легче, чем мимолетный сквозняк.

Он мечется перед их глазами – но те видят лишь мутные разводы.

Он здесь – но для других его нет.

Он есть только для Марины и для Бугая.

Но он им