— Как вам будет угодно, Ваше Святейшество. — Каэтан покорно преклонил перед понтификом и без того подгибающиеся колени. — Я немедленно дам указания моим слугам…

— Не трудитесь, — холодно прервал его Папа. Благодушие его исчезло без остатка. Нахмурившись, он сверкнул глазами: — Ваша позорная неудача в Аугсбурге оставила в моей душе горький осадок. Нет, вместо вас я отправлю к саксонскому двору в качестве нунция преподобного Карла фон Милтица.

«Да, ему не позавидуешь», — устало подумал Алеандр. Он склонил голову и поспешил к дверям следом за глубоко оскорбленным кардиналом.

Карл фон Милтиц был человеком, который уже много лет с неподражаемой элегантностью вращался в кругах высшей дипломатии, и репутация его была безупречна. Кроме того, он пользовался доверием Папы, благодаря чему успешное решение всех вверенных его компетенции вопросов было обеспечено. К тому же он был прекрасно осведомлен обо всех событиях при дворе курфюрста, поскольку должность саксонского камергера позволяла ему свободно и беспрепятственно общаться с придворной знатью Фридриха, изучая настроения в этой среде.

Инструкции, данные фон Милтицу курией перед его отъездом в Саксонию, были сформулированы осторожно и не содержали строгих распоряжений, тем не менее опытный камергер точно знал, чего ожидает от него Святейший Отец. Он должен был подробно разузнать всё о настроениях курфюрста, в остальном же ему рекомендовалось по возможности держаться в тени. Ни папа Лев, ни кардинал Каэтан не помышляли о примирении с еретиками и с теми, кто предоставляет им убежище. И когда Карл фон Милтиц стоял перед курфюрстом в парадном зале Виттенбергского замка, он прекрасно это осознавал.

Безо всякого стеснения скользили глаза папского посланника по закопченным, темным потолочным балкам, оглядывали незавершенные фрески на стенах и ковер на дочиста вымытых досках пола. Наконец фон Милтиц вежливо улыбнулся и посмотрел на курфюрста. В красноречивых выражениях передал он Фридриху приветствие Папы и поспешил заверить, что для него большая честь получить аудиенцию и лично встретиться со столь благочестивым правителем.

Курфюрст в ответ милостиво кивнул. Его роскошное кресло, обтянутое светлой кожей, располагалось точно посередине между распахнутых створок дверей, ведущих в круглую башенку: с этой позиции он прекрасно видел все, что происходит в зале. Он задумчиво подобрал ноги и дотронулся двумя пальцами до кончиков усов. Как и всегда, мысли и настроения этого человека скрывались под меланхоличной маской вежливости и некоторой отстраненности.

«С чем пожаловал этот фон Милтиц на самом-то деле?» — спрашивал себя Спалатин, безмолвно стоявший в нескольких шагах от своего господина у оконной ниши. Он снисходительно посматривал на элегантного камергера. Неужели он и те, кто послал его, полагают, что Фридрих может обмануться изящными манерами и женоподобными гримасами?

— Я привез вам подарок от Его Святейшества, — сладко пропел фон Милтиц. — Его Святейшество просил заверить вас, что он высоко ценит правителя Саксонии.

Фон Милтиц щелкнул пальцами, и его слуга, человек в черном кожаном плаще, лицо которого было обезображено чудовищным красным рубцом, поднес ему шкатулку, обтянутую красным бархатом. Посланник, подняв крышку, почтительно протянул шкатулку Фридриху.

Среди придворных прошел восхищенный ропот, в особенный восторг пришли дамы, увидев сверкающую вещицу на изящной подушечке. То было истинное чудо ювелирного мастерства — золотая роза священного города Рима.

Фридрих смотрел на эту драгоценность почти с благоговением. Блеск глаз и легкое дрожание пальцев выдавали волнение, охватившее его. С возгласом восхищения принял он из рук фон Милтица бархатную шкатулку. Курфюрст встал со своего кресла и окинул пораженных придворных торжествующим взглядом. Кое-кто из них захлопал в ладоши.

Спалатин тоже выступил вперед из своей ниши. Он встревоженно покачал головой. Нет, подумал он, Фридрих ни в коем случае не должен принимать этот подарок, как бы сильно он ни был очарован. Разве он не понимает, что это тридцать серебреников, которые Папа вручает ему руками фон Милтица?

— Для Его Святейшества очень важно, чтобы улеглись те бури, которые бушуют в последние месяцы над Саксонией, — произнес папский посланник с очаровательной улыбкой.

Он сделал три шага назад, чтобы его тень не заслоняла великолепия золотой розы. Но в глубине души он ликовал. Судя по всему, его замысел был близок к осуществлению: римское сокровище так околдовало Фридриха, что он лишь растерянно пожимал плечами.

— Далее должен сообщить, что я счел нужным пригласить доминиканца Тетцеля, который смущал ваших честных подданных, на беседу в Альтенбург, — продолжал фон Милтиц. — Впрочем, я не думаю, что он явится. С этим человеком покончено…

— Но с доктором Лютером, надеюсь, не покончено, ваша милость, — вмешался в разговор Спалатин. — Вам столь же хорошо, как и мне, известно, что…

И тут он умолк. Перед аудиенцией курфюрст приказал ему ни во что не вмешиваться, но как он мог остаться в стороне? Медовые речи камергера были опаснее обвинений и угроз; они пьянили, как вино, и отравляли сердце, как мышьяк. Это неопровержимо доказывали огорченные лица придворных Фон Милтиц явно уже привлек многих из них на свою сторону. Спалатин решительно расправил плечи и с высоко поднятой головой начал прокладывать себе путь сквозь толпу придворных, слуг и музыкантов, которые, тихо перешептываясь, расступались.

— Я чем-то вызвал ваше неудовольствие, господин Спалатин? — спросил фон Милтиц с невинной улыбкой.

Подчиняясь невидимому приказу, за его спиной вырос тот самый слуга в черном. Коренастый детина упер руки в боки и уставился на Спалатина пронизывающим взглядом, который не сулил ничего хорошего. В беспощадном свете канделябров он был похож на устрашающего ангела мести.

— Я знаю, зачем Святейший Отец послал вас в Виттенберг, ваша милость, — проговорил Спалатин, с трудом сдерживая ярость. — Он по-прежнему готов отдать всё, лишь бы заполучить в свои руки доктора Мартина Лютера, которого он считает еретиком, не так ли?

Курфюрст Фридрих встал между ними, грубо схватив Спалатина за рукав.

— Что означает эта выходка? — в гневе обратился он к своему секретарю.

Спалатин хотел было сказать что-то в ответ, но окаменевшее лицо курфюрста быстро заставило его забыть о пламенных словах, которые он намеревался произнести.

— Не припомню, чтобы я давал вам слово. Нет, никаких возражений, Спалатин. Уважаемый камергер привез нам превосходный подарок. Позаботьтесь о том, чтобы ему вручили шестьсот дукатов в знак нашей признательности!

— Но, ваша светлость, эта роза определенно стоит меньше…

— Жду вас после ужина в моих личных покоях, Спалатин, — жестко сказал курфюрст.

Большой медальон, который он носил поверх стеганого камзола из голландского шелка, двигался вверх-вниз от его тяжелого дыхания. И не произнеся более ни слова, Фридрих развернулся и удалился в круглую башню. Двое слуг с готовностью закрыли за своим господином створки массивных дубовых дверей. Столь внезапно закончившаяся аудиенция напомнила Спалатину плохо сыгранную комедию. Кукольную комедию, во время которой клоуны дергают за невидимые нити.