30

Подпоручики разделились. Соколов ушёл в военный лагерь готовить отряд, а Юрковский направился на третий участок обороны, к Царским воротам, благо от дома губернатора до них было всего-то метров триста-четыреста.

По берегу Амура всюду тянулись ложементы, выкопанные руками самих ополченцев. Сооружать их начали сразу после первого обстрела. Лопат поначалу не хватало, из-за них возникали нешуточные стычки, в которых напрочь исчезали сословные различия. Спорили до хрипоты, чья очередь копать, купцы и рабочие, учителя и приказчики, чиновники и лодочники. Приходили и женщины, и даже они порой не хотели уступать мужчинам. Среди них особым упорством отличалась жена золотопромышленника Юдина, являвшаяся на берег в мужском костюме со своей приживалкой Катышевой. Она рыла ложементы, подменяла дежурных, следила за рекой, с готовностью приходила на помощь любому, кто попросит. Была остра на язычок; похотливые шутки, на которые были горазды простые мужики, либо отбривала с ходу, либо пропускала мимо ушей. Особенно забавляло ополченцев её пристрастие к мужской одежде.

– Эй, мадам Юдина, – начинал какой-нибудь остряк, – а муж ваш не утонул в юбках, что вы ему оставили?

– Мой муж на приисках, ему там не до юбок, – отвечала она.

– Да ладно! Вы, Анастасия Исаевна, небось лучшую лопотину его отхватили, – подхватывал другой, – а его с детками оставили – кашку варить, на горшок сажать, жопки подтирать.

– А вы, уважаемый, видать, уже отсидели с детками: знаете, что надо с имя делать.

Дружный хохот затыкал рот шутнику.

Однако, похоже, Юдину оскорбило унижение мужа, потому что после полудня 5 июля она пришла уже в синей казачке с буфами на плечах и широкой юбке-сборчатке, из-под которой выглядывали хромовые джимы[29].

– Ну вы и красотка, Анастасия Исаевна! – восхитился тот же шутник. – Наше вам почтение с кисточкой!

– Кисточку можете оставить себе, – ответила Юдина, – а то вам рисовать нечем.

И снова взрыв хохота отметил победу Юдиной в словесной перестрелке: шутник был известным в городе художником, рисовавшим вывески торговых предприятий, и ответ Анастасии попал, что называется, в десятку.

Юрковский подошёл как раз к завершению взрыва: отдельные хохотки, как осколки, ещё летали по ложементу, но веселье уже улеглось.

– Господа, могу ли я видеть капитана Зиновьева? – обратился он к двум офицерам, рассматривавшим в бинокли противоположный берег.

– Я капитан Зиновьев, – откликнулся один из них, невысокий брюнет в полевой форме. – С чем пожаловали, подпоручик?

– Юрковский, господин капитан. Я с поручением от командующего.

– Слушаю вас.

– Необходимо срочно перегнать как можно больше лодок от пристани к Верхне-Благовещенскому.

– Как можно больше – это сколько?

Вот ещё один Соколов, подумал Юрковский, однако окинул взглядом скопление лодок у пристани и ответил:

– Тут их десятка два. Вот все и надо перегнать.

– Ясно-понятно. Если не секрет, какова необходимость?

– Намечается вылазка на тот берег, – вполголоса сообщил подпоручик.

Глаза капитана загорелись:

– А кто участвует?

– Участвуют добровольцы.

– Нельзя ли присоединиться?

– А не зазорно будет подчиняться подпоручику?

– Вам?

– Нет, другому.

– Никак нет. Главное – побывать в настоящем деле!

– Вот перегонка лодок и есть настоящее дело.

– Ясно-понятно.

Капитан скис и обратился к ополченцам:

– Господа, не желает ли кто из вас доброе дело сделать, для царя-батюшки послужить? Следует все эти лодки, – он широким жестом указал на берег, – перегнать к интендантской пристани.

– Ага, – послышалось из ложемента, – стоит двинуться, и китайцы обстрел начнут. Кому охота под пули лезть, а то и под бомбы?

Зиновьев начал уговаривать горожан, к нему присоединился второй офицер, помощник начальника участка капитан Селигеев, но защитники города упёрлись и не поддавались.

Юрковский подождал, чем закончатся пустые дебаты, но подумал, что придётся звать на помощь стрелков из группы вылазки, иначе всё провалится, и отправился в лагерь.

Юдина и её приживалка стояли в сторонке, лузгали семечки и вроде бы не обращали на мужчин внимания, но Анастасия вдруг вмешалась:

– Вы бы, господа офицеры, объяснили людям, что к чему, за что им кровь свою драгоценную проливать.

Мужчины зашумели, отпуская Юдиной нелестные словечки, а Зиновьев сказал, морщась и не скрывая раздражения:

– Шли бы вы, мадам, подальше. Не ваше это дело.

– Как это не наше?! – вскипела Анастасия. – Ты слышала, Дуня, что он говорит? Коли мужики такие хилые, что нам, бабам, остаётся? Идти и делать за них самую тяжёлую работу. «Не наше это дело!» Да мы за Русь нашу матушку завсегда постоим! Эй, ребятки, кто со мной?

У Царских ворот в последние дни повадились собираться зеваки. От обстрелов, которые стали гораздо реже, они прятались за каменными стенами ворот, наблюдали за китайским берегом, перебрасывались шуточками с добровольцами в ложементах, иногда довольно зло высмеивая их патриотические порывы, но сами в ополчение не записывались и от предложений помочь отказывались.

Вот они-то, услышав громкий призыв Юдиной, разразились хохотом и свистом. Посыпались выкрики:

– Ха! Юбка пошла лодки доставлять!..

– Да она найдёт камень побольше и ляжет за него!..

– Ишь ты, сучка хвост задрала!..

– Кобеля ей хорошего надо!..

– Китайскую пулю хочет схлопотать!..

Евдокия Катышева всполошилась:

– Матушка Анастасия Исаевна, окстись! О детках своих подумай! Убьют тебя – сиротинки останутся!

– Дуня! – прикрикнула Юдина. – Не хнычь и иди за мной.

Они спустились к лодкам, стали увязывать их в караван. Из ложементов к ним присоединился только один человек, судя по выговору, поляк.

– Бесстрашная ты, пани, – сказал он. – С тобой и умереть весело.

– Умирать нам нельзя, уважаемый пан, – усмехнулась Анастасия, – у нас дело! Что ж, больше никого не нашлось? Труса празднуют мужики?

– А мы сами с усами, – лихо высказалась Катышева. – Не бабёшки небось никчёмные.

Поляк засмеялся одобрительно, а Юдина сказала:

– Ты, Дуня, иди к деткам моим, мы с паном справимся.

– Да, конечно, – кивнул поляк и снова засмеялся, явно желая понравиться красивой и статной амурчанке.

Евдокия поджала губы и покачала головой:

– Да он, матушка, под тебя клинья бьёт.

– Ну и пущай, – беззаботно откликнулась Анастасия. – Китайцы вон того и гляди стрельбу зачнут. У него, можа, одна радость и осталась на белом свете – с русской бабой поболтомошить. Иди давай, у тебя ж ноги наскрозь больные!

Дуня пошла по косогору вверх, к набережной, где из ложементов выглядывали ополченцы: они следили за действиями Юдиной и поляка, не выказывая желания к ним присоединиться. А китайцы действительно начали обстрел, как только заметили, что из-за пароходов на чистую воду выдвинулся караван лодок. Поляк сидел на первой на вёслах, а Юдина отталкивалась шестом на второй. Против течения можно было идти только вблизи от берега, шест доставал до дна, и