– Прикрывайте! – Кириллу было уже не до девичьих вскриков.

Бой кипел во всех наземных и воздушных секторах.

Только успевай поворачиваться в реале! Да еще тому, кто пытается взять под контроль ИскИны, надо противодействовать…

Дальнейшее Кирилл помнил только обрывками.

Драконов оказалось слишком много, и «орланы», выполняя свою задачу, едва успевали прикрывать галактов от напалмовых ударов.

Сколько все это продолжалось, выяснилось только по окончании схватки. Три с половиной часа непрерывной битвы. На земле и в воздухе. Людьми и машинами.

Полностью защититься от напалмовых ударов не удалось. Кое-кто из галактов превратился в обгорелые головешки.

А потом Кириллу сообщили, что погибли Камилла Костромина и Альвина Заславина.

Защищая его, своего командира!..

Кирилл не хотел никого видеть.

Даже Свету!

Он выставил ее прочь из их общей комнаты, буркнув, что сейчас хочет побыть один.

И Света ушла.

Он думал, что давным-давно обрел свойственную обладателям погон с «блямбами» душевную толстокожесть.

Что есть люди? Пушечное мясо всего-навсего. Ресурсы для достижения поставленных командованием целей.

Но теперь выяснилось, что всё иначе.

Смерть этих метелок, этих девочек, этих баб, с которыми он прошел по нескольким мирам, с которыми порой тискался в санблоке, с которыми бок о бок учился и сражался, оказалась для него потрясением, какого не могло быть у любого другого полковника-галакта. А у него было!

Перед тем как их тела унесли с поля боя, он постоял рядом с ними. Переломанные и искромсанные, они ничем не напоминали самих себя, какими он привык их видеть. Еще вчера они любили его, а теперь превратились в куски изодранной плоти. В ничто.

Это было страшно, и он ушел, не глядя в глаза оставшимся живыми остальным «кентаврам». А они и не настаивали.

И сейчас сидел на койке, садил сигарету за сигаретой, прикуривая следующую от бычка предыдущей, и вспоминал всех, кто когда-то погиб рядом с ним. И тех, с кем учился в лагере «Ледовый рай». И тех, с кем познакомился только на Незабудке. И тех, кого не знал по именам и даже не помнил лиц. Цалобанова и Подкорытова, погибших в первом же бою начавшейся службы. Старшину Выгонова, жизнь которого гости забрали чуть позже. И многих других, с кем пришлось служить. И Спирю, который теперь был то ли мертв, то ли жив. А если и жив, то для Кирилла – как бы мертв, ибо судьба вряд ли их сведет когда-нибудь еще. Ни к чему ей сталкивать бывших друзей, сделавшихся врагами и разбежавшихся по разным ступеням жизненной лестницы… Он вспоминал их всех, но перед глазами стояли Костя и Пара Вин, коротко стриженные, с налитыми силой бицепсами, с гордо выпяченными буферами. Бабы, которым бы еще любить и рожать, но у которых ни того, ни другого уже никогда не случится.

И даже того, о чем они просили вчера, уже никогда не случится.

Не здесь ли причина? Не в том ли и дело, что он отказал девчонкам в четверти часа поспешной фронтовой любви?

И тем обрек их на неминуемую гибель. Ведь если они были способны оказывать ему некую ментальную помощь, которая придавала сил и позволяла справиться со сложностями боя, то разве невозможно то, что и он мог им помочь. К примеру, переспав с ними, сделал бы более везучими… Ибо, как выяснилось, в сегодняшнем бою им требовалось не только умение, но и везение.

Потом снова пришла Светочка, и он впустил ее в комнату, потому что не впустить значило обидеть: она-то ни в чем не провинилась – ни перед ним, ни перед погибшими.

– Кирочка, ты же не виноват в их смерти, – сказала она и потерлась носом о его плечо.

Он вдохнул запах ее волос, и неожиданно сделалось легче.

– Ты ни в чем не виноват, не казнись.

– А кто же тогда виноват? – глупо спросил он.

– Никто. Война. Такое сейчас время. Нам просто не повезло, что мы родились в такую эпоху.

– Нам повезло, – не согласился он. – Это им не повезло. Мы живы, а они мертвы. Мы живы и будем жить, а они… – Он поперхнулся и стиснул зубы так, что они едва не превратились в костяное крошево.

– Прекрати, – взмолилась Светочка. – Что ж нам теперь? Покончить жизнь самоубийством? Нет уж! Мы еще должны отомстить тому, кто вверг нас во всю эту срань. Кто заставил нас воевать вместо того, чтобы рожать и воспитывать детей.

Ее слова перекликались с его мыслями.

Она была права. Ее призвание – рожать и воспитывать детей, а вместо этого ей приходилось мотаться с планеты на планету, держать в руках осточертевший трибэшник и превращать живое в прах.

Она была права – и по-женски, и по-мужски. По-человечьему.

И ему ничего не оставалось, как обнять ее и уткнуться носом в ежик коротких волос.

Они легли в постель, и он любил ее, как никогда не любил прежде, страстно и неистово. Но обнимая упругое и податливое Светочкино тело, он понимал, что обнимает сейчас не только ее, но и Костю с Парой Вин.

Потому что иначе ему сейчас было нельзя. Потому что иначе он бы снова предал их.

А уже перед самым ужином к нему подошла Эзотерия Дубинникова. Лицо Эзки выглядело мрачным, как никогда.

– Кент! Говорят, накануне боя Камилла просила тебя побыть с нею. Скажи, это правда?

– Кто говорит? – спросил Кирилл, потому что следовало что-то отвечать.

– Сама Камилла и говорила. – На личике у Эзки нарисовалась абсолютная беспросветность. – Так это правда?

– Правда, – сказал Кирилл, потому что по-прежнему надо было что-то отвечать, а лжи Эзка – он это чувствовал – не приняла бы.

Перед завтрашним боем врут только в одном случае. Если надо скрыть от обреченного на смерть ожидающую его судьбу.

Или если ее можно изменить.

И грош цена командиру, коли он, имея возможность изменить судьбу своего бойца, пренебрежет такой возможностью. Особенно когда от него вовсе не требуется жертвовать ради этого ни собственным положением, ни – тем более – собственной жизнью.

– А если я тебя попрошу о том же? – Эзка смотрела на него выжидающе, широко открытыми глазами.

Кирилл представил себе ее завтрашние глаза, такие же вот, широко открытые, да только больше уже ничего не способные увидеть.

– А ты просишь?

– Да, прошу! – сказала она с вызовом.

Стало ясно, что, согласившись, он попросту спасет ее.

А Светочка, в конце концов, поймет. Как понимала его всегда и во всем.

Широко открытые глаза Эзки недоверчиво сузились. И вспыхнули радостью.