я был ближе- все могло быть по-другому. Хотя, черт его знает. Мне так никто ничего и не рассказал. Просто сегодня, после отбытия Калинина, Поскребышев сообщил, что похороны в три. Тебя пустят.

Я опасался суетливой неразберихи, что частенько наблюдал на советских похоронах. И честно говоря, было любопытно, как в этом СССР обстоит дело с похоронными мероприятиями. Но, то ли военная организация, то ли совершенно не истеричный общий фон нынешней реальности…

Все было достойно, строго и душевно. Выступили Лозгачев, командир батальона Картышев, еще какие о люди. Я разглядывал высокую женщину- жену погибшего. Парня лет десяти, сына. Пожилая пара — родители.

Поинтересовался, у Петрухина, по сколько скидываемся, и вообще, может им помочь чем?

— Никаких скидываемся — огорошил меня Ваня — если хочешь им денег дать- иди сам передай. Да только не возьмут.

На мое недоумение поведал презанятное. Семьи погибших военных, и сотрудников НКВД — объект особого учета. Им полагаются льготы и разные воспомоществования. Ну, вот жена Филонова будет получать пенсию, и ей улучшат жилищные условия. Да там много чего, полагается. Мужа конечно не заменишь, но все полегче будет.

На мою недоверчевую морду, он лишь усмехнулся, и рассказал, что вот даже ему, по окончании контракта, если он вернется обратно к себе в деревню, полагается дом. Не, ты не думай, Боб, сказок. Никто дом не даст, ясно дело. Даж в сельсовете ворчать будут. Но потом выделят участок, зальют фундамент всем колхозом, подведут воду — свет- канализацию, и скажут- стройся. Документы на владение, как построишься — выправим честь по чести. А деньги на строительство — от государства, как отслужившему.

Так что чего уж говорить, о семье командира, погибшего на службе государству?

Тем временем гроб опустили в могилу. Раздался стук земли. На могиле, пока, поставили временную деревянную пятиконечную звезду и забросали венками.

Исполнили троекратный салют из пяти стволов. Потом, командир СпецБатальона, Николай Юрьевич Картышев, построил личный состав, и провел торжественным маршем, с отданием чести семье погибшего. Даже циничного меня тронуло.

А потом меня отловил товарищ Лозгачев, на пару с Чашниковым. Они мне сообщили, что завтра похороны Мехлиса и Чубраря. На мое недоумение, объяснили, что урны, как бы с прахом после кремации, будут размещены в Кремлевской Стене. Прошу вас, товарищ Борисов, во время мероприятия не снижать бдительности, и ни на шаг не отходить от товарища Калинина.

Чашников пояснил, что в интересах следствия, реальные обстоятельства и причины смерти не сообщаются никому. И похороны, хоть и бутафорские, будут по всем правилам.

Потом они попрощались, и ушли куда то с семьей погибшего.

Я и Ваня пошли по кладбищенской аллее к выходу. Я уныло закурил. Похороны- есть похороны.

— Не грусти, Борисов, — хлопнул меня по плечу Петрухин- все там будем, чего уж теперь.

— Все равно тоскливо, Вань. Живешь, живешь, а потом раз, и все. Небытие… А с ним, тоже знаешь ли, все так запутано…

— Чего это — все? Какое еще небытие?

— А ты что, предпочитаешь страшный суд?

— У меня для тебя, Боб, есть хорошие новости- все всё врут. Никакого небытия. И никакого страшного суда, и ада тоже нет. Но есть суд нестрашный. Старичок, с добрыми усталыми глазами. Забавный такой. Подмышкой на кофте — дырка. В седой, пожелтевшей от времени бороде смешно застряла табачная крошка. Вот он, безо всяких там слушали-постановили, говорит, — все, вали отсюда. Ты мне не нужен. Иди, и будь.

Я хихикнул, неожиданности таких сентенций от громилы Ванечки.

— А потом,- не обратил внимания на мой смешок Петрухин — ты вдруг слышишь, что кому-то говорят, — поздравляем, у вас мальчик. Или, — поздравляем, — говорят, — у вас — девочка. И ты все забываешь, и начинаешь снова быть.

— Не жалко, забытого-то?

— Нужное вспомнится. А остальное и помнить не стоит.

— Выпьешь со мной? — прервал я поток советского буддизма.

— Не, я с ребятам, в батальон. Да и ты не увлекайся. Помнишь, что ты завтра в личинках?

Пожал плечами, внутренне согласившись с резонами, и поехал домой. Сашка этим вечером уезжает в Ленинград. Сопровождает Надежду Константиновну на Всесоюзный Слет Учителей, что будет в Питере. Раз такое дело, провожу на вокзал.

Александра, даже перебравшись ко мне, все так же много и серьезно работает. Да и мой график работы, далек от нормированного. Так что, кроме восхитительных ночей, времени друг на друга толком и нет.

Тем не менее, мы много болтали.

Так выяснилось, что Сашка, как и большинство москвичек, родилась в другом месте. Точнее — в Париже, в четырнадцатом году. Ее отец, после фронтов мировой и гражданской, было воссоединился с семьей в Париже, и занялся воспитанием обожаемой дочери.

Насколько я понял, они не бедствовали как многие эмигранты. Были личные средства, да и обширные европейские связи графа Воронцова, не оставили бы его без куска хлеба с икрой.

Но, едва получив четкие гарантии безопасности от советского посла, он засобирался в Москву. Тут взбунтовалась, и отказалась уезжать его жена. Урожденная Нарышкина заявила, что ноги ее там не будет.

Но товарищ Воронцов вернулся в Россию в двадцать восьмом. Взял дочь и вернулся. Жена осталась в Париже. Даже не знаю, чего здесь больше, безумия или наивности- тащить за собой дочь.

Хотя, Сашка мне заявила, что если бы отец не взял ее с собой, она сама бы уехала. Сбежала и уехала. Ром, в этом Париже так мерзко! Я подозреваю, что как бывает у женщин, у нее были какие то сердечные резоны к перемене мест. Но решил не углубляться.

Бывший граф Воронцов, вернувшись, занял должность какого-то начальника в наркомате Куйбышева, с которым был знаком еще до революции. Ох уж мне эти пламенные революционеры!

Поселился с дочерью на Арбате. На положенное ему жалование, и личные средства, взялся по новой отстроить дедовский соженный в революцию дом под Москвой, в Марфино.

Колхозное движение этой реальности, в те годы, шло ни шатко ни валко. А в Останкино, и вовсе было как бы не хуже чем по России. Селяне потянулись на заработки в города, или вот, в Москву, здраво понимая, что там и заработки побольше, и работа полегче.

Появление бывшего барина, нанявшего людей на стройку и восстановление усадьбы, лишь облегчило поиск работы. А потом и вовсе привело к тому, что селяне предложили его сиятельству организовать из них колхоз, его возглавив. Выражаясь языком двадцать первого века, административный ресурс и