* * *

По привычке, приобретенной вместе с моей должностью пресс-секретаря, перед тем как войти в кабинет президента в Кремле, который на жаргоне президентской охраны назывался «Высота», я взглянул на часы. Было 17.00 25 декабря 1991 года. Ровно через два часа Михаилу Сергеевичу Горбачеву предстояло покинуть этот кабинет и перейти в оборудованную по соседству телевизионную студию, чтобы зачитать свое заявление об отставке с поста президента государства, прекращавшего свое существование.

За оставшееся время он решил еще раз в моем присутствии перечитать вслух текст своего телевизионного обращения. Я предложил несколько стилистических поправок, которые он принял. Так я стал первым привилегированным слушателем заявления об отставке первого и последнего президента СССР. Эта роль меня не радовала.

Первоначально Горбачев выбрал датой своей отставки 24 декабря. Узнав об этом, я взмолился: «Прошу вас, Михаил Сергеевич, не делайте этого вечером 24-го. Для миллионов католиков во всем мире 24-е – это сочельник, канун Рождества, едва ли не главный семейный праздник, повод для встреч разных поколений – от внуков до дедушек и бабушек, приход Деда Мороза с подарками, в общем, торжество. И тут, как снег на голову, драматическая новость о вашей отставке, конец советской истории, потрясение мировой политики. Все забудут о Рождестве Христовом и уткнутся в телевизоры. Ради Бога (в данном случае ссылка на Всевышнего была уместной), не в этот вечер».

Родившийся в казацкой станице на российском Юге будущий генсек КПСС, хотя и крещенный бабушкой украдкой от его родителей, был не обязан знать на память даты католического календаря. Однако, несмотря на это, он принял во внимание мои аргументы: «Хорошо. Перенесем это на 25-е. Но не позже». Так мне удалось продлить на один день историю Советского государства, которое 30 декабря должно было отметить 69 лет со дня своего рождения…

Когда читавший свой текст Горбачев дошел примерно до середины, неожиданно зазвонил один из телефонов, стоявших на столике рядом с ним (время мобильных телефонов еще не наступило). Звонила Раиса Максимовна. Я встал, чтобы выйти из кабинета, но Михаил Сергеевич жестом велел мне остаться. Явно взволнованная Раиса Максимовна говорила так громко, что все было слышно. Она возмущенно жаловалась мужу на то, что комендант, присланный новой администрацией, явившись на дачу и не дожидаясь официальной отставки союзного президента, потребовал, чтобы семья Горбачевых «освободила служебное помещение» в ближайшие 24 часа.

Лицо Горбачева побагровело. Он постарался успокоить жену и велел передать трубку ретивому коменданту. «Прекратите беспредел, это же семейный дом, там люди живут, – сказал он. – Хотите, чтобы я прессе рассказал о ваших замашках?» Комендант, еще сутки назад служивший другим начальникам, в ожидании более конкретных указаний дал задний ход.

Горбачев, внешне успокоившись, вернулся к своему тексту. Но перед тем, как продолжить чтение, он вдруг поднял голову и сказал мне: «А знаешь, Андрей, то, что они себя по отношению ко мне ведут таким образом, убеждает меня в том, что я прав».

Эта фраза странно прозвучала из уст человека, готовившегося к тому, чтобы объявить всему миру о своем политическом поражении. Но интонация, с которой он ее произнес, явно отражала искреннее убеждение. Правда, может быть, она была для него способом восстановить внутреннее равновесие.

Он с нажимом прочитал вслух очередной абзац: «Жизненно важным мне представляется сохранить демократические завоевания последних лет. Они выстраданы всей нашей историей, нашим трагическим опытом. От них нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом. В противном случае все надежды на лучшее будут похоронены». Слушая его, я сказал себе: «Российский политик, который включает такую фразу в свое политическое завещание, общается с Историей. И именно ей доказывает свою правоту…»

Проведя во главе Советского государства неполных семь лет, М. С. Горбачев оставил собственную страну и остальной мир необратимо измененными. Два зарубежных историка – французский академик Элен Каррер д’Анкосс и оксфордский профессор Арчи Браун – почти одновременно опубликовали книги, посвященные перестройке и годовщине распада СССР с практически одинаковыми названиями. Одна называлась «Шесть лет, которые изменили мир», другая – «Семь лет, которые преобразовали мир».

Очевидно, что и в одном, и в другом случае авторы не устояли перед искушением провести прямую параллель между горбачевской перестройкой и большевистской революцией 1917 года, описанной в знаменитой книге американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир».

Даже если, как и положено всем историческим аналогиям, это сравнение «хромает», неоспорим тот факт, что история XX века останется навсегда отмечена как рождением Советского государства в результате русской революции в его начале, так и неожиданным распадом этого государства в его конце. Недаром другой британский историк Эрик Хобсбаум определяет рамки «короткого» политического XX века между 1917-м и 1989-м – годом падения Берлинской стены, за которым через два года последовало падение союзного Кремля.

Но как получилось, что вторая мировая сверхдержава, одна из основных победительниц во Второй мировой войне, страна, отправившая в космос Гагарина и первый спутник, безвозвратно исчезла с карты мира в то время, когда еще за несколько месяцев до ее распада этого не могли предвидеть ни ее собственные политические лидеры, ни мировые политики? Почему государство, рожденное потрясшей мир революцией и обещавшее своим гражданам и остальному человечеству «иной путь», оказалось на той «свалке истории», которую сулило своим конкурентам?

Почему советская политическая модель, позволившая стране победить отсталость и вторжение внешних врагов, оказалась неспособной выжить в условиях послевоенного мира и предложить эффективную формулу развития страны в условиях нового века?

Наконец, почему ни политическая система, ни союзное государство не пережили попытку «искусственного дыхания» в виде горбачевской перестройки, которая обещала дать «новый шанс» социалистическому идеалу и придать современный облик историческому объединению народов, унаследованному от тысячелетней истории?

Даже тридцать лет спустя после распада СССР нет удовлетворительного объяснения причин той «крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века», пользуясь выражением Владимира Путина, которой стало исчезновение с географической карты и из мировой истории этого государства. Притом что недостатка в вариантах ответов нет. Скорее, их избыток. Все зависит от того, кто берется разрешить эту «загадку века».

Одни напирают на объективные причины и органичные пороки советской модели: архаичность репрессивного тоталитарного режима, склероз бюрократической системы, разорительный вес ВПК. Другие все списывают на не признававшую законы рынка административно-командную экономику, описывают тупиковый маршрут распределительной системы, порождавшей вечный дефицит, и наркотическую зависимость бюджета от продажи природных ресурсов и цен на нефть.