Я все еще стряхивал крошки со своей туники, когда начали прибывать гости.

Первым явился курульный эдил Виселлий Варрон, ничем не примечательный человек, довольно преклонных лет для занимаемой им должности. Я считал его трудолюбивым карьеристом без большого будущего, и считал справедливо. Следующим пришел Кальпурний Бестия, с которым я уже был знаком и которого не любил, хотя и знал, что он чрезвычайно одаренный человек, и поэтому проглотил свою неприязнь. Он был закутан в невзрачную тогу грязно-пурпурного цвета, вероятно, окрашенную скисшим вином, на его голове красовался массивный венок из позолоченных листьев плюща, а лицо было размалевано темно-красным, как лицо этрусского царя или генерала-триумфатора.

– Меня избрали Царем Дураков на большой пирушке на Палантине, – объявил он, ухмыляясь.

Я удержался от замечания, что он был единственным логичным кандидатом на эту роль.

Последний прибывший застал меня врасплох.

– Гай Юлий, – сказал отец, беря его за руку, – как хорошо, что ты пришел. Я знаю, как сильно ты должен быть занят своими приготовлениями.

– Если вопрос касается нашей религии, верховный понтифик обязан рассмотреть дело и принять решение. – Цезарь произнес все это без малейших признаков иронии. Он мог произносить неописуемо напыщенные слова и всегда каким-то образом ухитряться делать это без смущения и без излишнего лицемерия. Я никогда не знал другого человека, которому удавалось бы такое.

Отец, как и большинство Метеллов, ненавидел политику Юлия Цезаря и все, за что тот стоял. С другой стороны, Цезарь сделался одним из самых многообещающих претендентов на власть и мог, несмотря ни на что, добиться выдающегося положения. Как семья, мы, Метеллы, любили ставить на каждую колесницу, участвующую в гонках. Меня беспокоило подозрение, что, раз Непот был человеком нашего клана в лагере Помпея, от меня ожидалось, что я сыграю такую же роль с Цезарем. Моя помолвка с Юлией была чисто политическим маневром, по мнению моих родных.

– Позвольте мне до начала собрания сообщить, что мой сын – вот он – расследует обстоятельства, сопутствовавшие смерти Квинта Цецилия Метелла Целера, – начал мой отец.

– «Обстоятельства, сопутствовавшие смерти», – сказал я. – Мне это нравится. Звучит много лучше, чем просто, скажем: «Расследует, как именно старикан дал дуба». Я могу взять эти слова на вооружение, когда…

– Уверяю вас, друзья и коллеги, – перебил меня отец, – своеобразный талант моего сына – единственная причина, по которой мне пришлось вызвать его в Рим.

У него был обиженный вид. Что ж, он стареет.

– Расскажи нам, юный Деций, – сказал Цезарь, – как именно ты очутился на Ватиканском поле посреди ночи.

Я изложил слегка урезанный отчет о своем расследовании, опустив заключенный с Клодием полумирный договор. Он, наверное, уже рассказал обо всем Цезарю, но не было причин, чтобы об этом знали остальные.

– Клодия! – воскликнул Варрон. – Эта женщина в одиночку может разрушить Республику!

Гай Юлий снисходительно улыбнулся.

– Не думаю, что Республика настолько хрупка. Клодия – лишь помеха, не более.

– Для тебя – бо́льшая помеха, чем для нас остальных, Цезарь, – вставил Бестия.

– Как может одна слегка дегенеративная патрицианка быть помехой именно для меня? – мягко спросил Цезарь.

– Она – сестра Публия Клодия Пульхра, а Клодий, как знает весь мир, – твой охотничий пес.

Улыбка Кальпурния Бестии стала ехидной, причем это ехидство было более заметным из-за его раскрашенного лица. Как прислужник Помпея, он выискивал любой способ привести Юлия Цезаря в замешательство.

– Клодий – сам по себе, – сказал Цезарь. – Он поддерживает меня, и благодаря этому поддерживает и моего доброго друга, Гнея Помпея Великого. И этому наверняка следует радоваться.

Бестию искусно обошли, и он умолк, будучи вынужден признать вымышленный триумвират, созданный Цезарем, Помпеем и Крассом.

– Меня беспокоит дело Фаусты Корнелии, – сказал Виселлий Варрон. – Это, конечно, бесстыдная женщина, но она дочь диктатора и как таковая – в некотором роде символ аристократической партии. Корнелии – великая семья, они были консулами со времен основания Республики. В наши неспокойные времена народ должен верить в великие семьи. Я думаю, будет неуместным втягивать ее имя в это подлое дело.

Я попытался припомнить, являются ли Виселлии клиентами Корнелиев. Они были крайне незаметной семьей, и я никогда не слышал, чтобы какой-то известный мужчина носил это имя, а значит, отец Виселлия – а может быть, и дед, – скорее всего, был вольноотпущенником. Не то чтобы я питал предубеждение к современным потомкам рабов, но такие люди часто хранили чрезмерную верность своим бывшим владельцам.

– А что насчет Фульвии? – спросил отец. – Я никогда с ней не встречался и едва знаю ее семью. Некогда Фульвии были великими, но они почти вымерли или покинули Город. В течение семидесяти или восьмидесяти лет не было консула с таким именем.

– Этот род из Байи[56], полагаю, – сказал Цезарь. – Ее можно не принимать в расчет. Она обручена с Клодием, но это ничего не значит. Он всегда может найти другую.

Я довольно громко откашлялся.

– Господа, я не решаюсь говорить в такой утонченной компании, но, полагаю, нам следует обсудить, что делать с нечестивым культом, практикующим на земле Рима запрещенные ритуалы, а не то, как справиться с присутствием патрициев на этих ритуалах. В конце концов, я видел там многих, просто узнал всего троих.

Отец сердито посмотрел на меня, но ничего не сказал.

– Совершенно верно, – проговорил Бестия. – Мы можем совершить ошибку, обвинив Фульвию. Кто знает, кого она назовет своими сестрами по этим отвратительным ритуалам?

– Мы имеем дело с противозаконным человеческим жертвоприношением! – настаивал я.

– Верно, – согласился Юлий Цезарь. – На этот счет закон совершенно ясен. Проблема в том, что я не знаю ни единого случая, когда кого-нибудь привлекли к ответственности по обвинению в подобном деле. Если жертва была рабом и собственностью одного из участников ритуала, обвинение в убийстве необоснованно. Цензоры могут изгонять граждан за безнравственность, но законное судебное преследование – дело другое.

– Тогда, – сказал я, – ты, как верховный понтифик, можешь ведь объявить этих людей и их культ врагами государства и предпринять против них какие-то меры? Ты не мог бы осудить их, сровнять с землей их священное место и засыпать их мундус?

– Я мог бы это сделать, но какой смысл? Если не считать высокородных искательниц острых ощущений, эти люди, по большей части, – чужестранцы, даже если явились из мест, получивших римское гражданство. Настоящая цель изгнания наиболее отвратительных иностранных культов из Города – сохранение общественного порядка. Те ведьмы исполняют свои ритуалы на разумном расстоянии от городских стен и, насколько нам известно, занимаются этим веками, совершенно не мутя народ.