А через неделю, в гостях у нью-йоркских друзей, мы посмотрели новости из дома… Вот оно что. Вот почему держала меня родная земля. Стоило мне уехать, как развалился Советский Союз!

Смутное чувство вины я заглушила ударным трудом. В конце концов, преступление недоказуемо. И вообще, во всем виноваты те Двое, из машины, которые меня пропихнули в самолет.

Где-то они теперь, голубчики мои?

2005

Здравствуйте, мерзкие крысы. Напрасно вы хихикаете, глядя на меня, толстую большегрудую мамочку, эдакую абсолютную матерь, и думаете, что я, как всегда, шучу, а на самом деле лопаюсь от любви и нежности к вам. Дети, я дико устала. Я вытащила вас на свет Божий, довольно скупо освещающий не самый лучший кусок Божьего мира. Здесь, на огромном пространстве, набитом и напичканном всеми богатствами природы, почему-то всего мало, все надо добывать с трудом, с боем. Вы же знаете, мы с вами никогда не терпели нужды, у нас был нормальный, приличный достаток, но за все за это надо было бороться. Я раздобыла для вас многое – отца, пропитание, жилое помещение, спокойное время для развития. И я добывала для вас любовь, залегающую в моих глубинах как главное богатство земли, любовь, сотворенную из всего, что поступало в душу, – из горя и обид, из летучих впечатлений бытия, из тревог и забот дня, из времен года, из уродливой нашей истории… Когда-то эти запасы казались бесконечными. Когда-то удалось создать наш маленький мир, где мы с вами при одном только взгляде друг на друга начинали смеяться от радости. Мои мальчики. Два лица, пропечатанных в душе навек. Я почему-то, думая о вас, всегда представляю себе, как иду куда-то и веду вас за руку. Колюшка, помнишь, мы ходили два года в детский сад на Петровском острове и на нашем пути был горбатый деревянный мостик, где посередине красовалась некрупная дырка? Я почему-то страшно боялась, что ты провалишься туда, и стискивала твою лапку, а ты сердился, не понимал, чего я боюсь. Севушка, помнишь, как я везла тебя зимой на саночках, а ты при повороте вылетел из них, и я только через пару секунд догадалась, по неприятной легкости санок, что тебя там больше нет, бросилась назад – а ты лежал преспокойно в сугробе, с интересом глядя в темное зимнее небо. Но я боюсь за вас всегда. Это кошмар материнства у женщин моего склада – вечно тревожных, вечно исполняющих долг, вечно несущих службу под воображаемым взглядом чьих-то суровых глаз. «Мальчиковые мамы» бывают резки – они же растят Других. Я старалась. Я закаляла ваши тела – и вы почти не болели. Но ваши души я, конечно, изнежила. Вы привыкли к любви и уже не замечаете ее, как не замечают моря жители курортных городов. Сможете ли вы, когда придет ваше время, добывать любовь из души и отдавать ее другим? Или вы умеете только поглощать? И природный мужской эгоцентризм победит изнеживающее женское воспитание? Мир всегда против матери. Мир трясет своими погремушками и манит вас к себе. Я не стану удерживать вас. Что ж, вы неплохо подготовлены к миру – вы здоровые, умные, красивые ребята. Но как бы далеко вы не ушли, избавиться от меня вам не удастся никогда. Вы смеетесь, когда, провожая вас, я целую вас и говорю – «сажаю тебе на правое плечо специального материнского ангела». А напрасно смеетесь.

Мой толстый «материнский ангел», дитя любви и страха, дело свое знает.

2008

Ее обожают литераторы и недолюбливают историки, которые слишком озабочены «правдой и справедливостью», чтобы понимать чеканную прелесть этого грандиозного образа, яркого до болезненности и веками усмехающегося над жалкой «исторической правдой» и более чем сомнительной «исторической справедливостью».

Совсем недавно в очередной просветительской передаче нашего больного и хилого Петербургского телевидения бледный историк, стоя под памятником Екатерине перед Александринским театром, тихо и горько говорил о том, что величайшей лицемерке всех времен удалось опорочить перед лицом Истории хорошего, в сущности, человека – своего мужа Петра III, оклеветать его, невинно убиенного реформатора, желавшего добра России. И казалось в эти мгновения, что бледный историк говорит не столько про дела давно минувших дней – уж очень лирично и взволнованно звучал его голос! – а про себя и свою семейную жизнь. Может, сидит в бетонной пятиэтажке где-то на проспекте Большевиков, поджидает с работы бледного историка его собственная Екатерина Великая, и наш историк каждый раз с опаской возвращается домой, тревожась: не встретится ли ему на пороге веселый шофер Алешка Орлов с монтировкой в руке? Подавляющее большинство мужчин не могут не испытывать по отношению к Екатерине Великой чувственную смесь ужаса и восхищения, даже под маской «исторической объективности», и чем мужчина крепче духом, тем легче восхищение одолевает ужас. Женщины же, по-моему, не могут не испытывать ничего, кроме тайной или явной, но восторженной зависти. Ибо Екатерине Великой удалось такое, чего ни до нее, ни после не добивалась ни одна женщина в мире.

Почему великий и могучий дух, известный нам под псевдонимом Екатерина Великая, впал в распутство земной жизни, мы на земле никогда не узнаем. Но величие и мощь этого духа нам внятны; внятно также и то, что он не знал ни меры, ни покоя, и это самое распутство земной жизни было им освоено роскошно, пышно, без ограничений, преград и моральных барьеров. Екатерина Великая не может быть названа предтечей русского феминизма – феминизм же все-таки, несмотря на крайности, основан на гуманистической идее равных прав и равных возможностей обоих человеческих полов. Никаких равных прав и равных возможностей с мужчинами у Екатерины не было – она сначала была ими унижена, а затем ими же и возвышена. Мужчины, возвеличившие Екатерину, наивно полагали ею управлять. Но она стала править ими. А посему Екатерина Великая может быть названа идеалом русского женского шовинизма, отрицающего всякое равенство полов и считающего женский род абсолютно превосходящим по всем показателям род мужской. Так римские рабы со слезами на глазах слушали апостола Павла, говорящего им, что богатый верблюд никогда не пролезет сквозь игольное ушко в Царствие Небесное. Идея о том, что «все мужики сволочи», родилась в России, в ней живет, процветает и не собирается помирать. А что с ними, со сволочами, делать? В идеале – иметь их, пока не надоест, а потом на помойку. Но мыслимо ли это осуществить на практике? А вот худенькой принцессе Ангальт-Цербстской все удалось! Заштопанное платье. Униженье в семье. Муж – придурок. Пока всё как у всех (у всех заштопанное платье! у всех муж придурок!). Но затем: гвардейский бунт, тысячи мужских рук, поддерживающих слабое тело будущей царицы, быстрая смерть придурка. И – царствование, царствование без конца и края!

Екатерина Великая имела, как известно, кого хотела, сколько хотела и когда хотела. Выходя из спальни, вглядывалась в гвардейцев, стоящих на страже, манила пальчиком и говорила: «Паренек, паренек, поди сюда!»

«Паренек, паренек, поди сюда…» Это же вековая мечта женского человечества, это эротическая утопия, осуществившаяся единожды в русской истории. Ибо в жизни – хрен они подойдут, пареньки-то. Здесь еще набегаешься, насоблазняешь, умишком напряжешься – как их, пареньков пугливых, заманить в силки. А заманишь – другая проблема: как их потом выкурить из своей жизненной норы? Ах, недаром грустно поет Надежда Бабкина: «Екатерина Вторая что-то приснилася мне…»