Из личного дневника Амброза Квайра, комиссара лондонской полиции

2 января. Я всегда был человеком практичным и здравомыслящим. Всегда прочно стоял на ногах. Мой девиз – честность и неподкупность, а имена светил, всю жизнь озарявших мой путь, – Логика и Разум. Однако в последние дни все это перестало иметь значение. Мне показали реальность, скрытую за поверхностью мира. Я увидел ослепительный ужас истинного положения вещей. Увидел зрелища, превращающие инструментарий человека логичного и рассудочного в бесполезный мусор.

Иной, прочитав написанное выше, спросит себя: да не спятил ли он с ума? Нет! Только не я!

Я полностью уверен, что остаюсь в совершенно здравом уме, пусть и не без легкого завихрения. В последнем повинна Илеана – восхитительное создание, к великому моему счастью, избравшее меня своим главным источником пропитания.

Илеана… такая обворожительная, такая умная, такая красивая. Роскошные волосы, сапфировые глаза, дивные изгибы фигуры – вот ради чего я живу теперь.

Вчера она разбудила меня в предрассветный час. Она сидела на моей кровати, словно жена или близкая подруга, и гладила мое лицо с нежностью, на которую многие сочли бы ее неспособной. Я просыпался медленно, постепенно, преодолевая слои снов, подобно глубоководному ныряльщику, всплывающему к поверхности из запредельных морских глубин. Наконец я осознал свое смутно различимое окружение и тот факт, что эта великолепная женщина опять совсем голая, поскольку (сообразил я) всего минуту назад она переменила одну свою телесную форму на другую.

Руки у нее мягкие, но очень холодные. Я понимаю, почему так (или, по крайней мере, думаю, что понимаю), но пока не готов записать правду.

– Амброз, – прошептала Илеана, когда я полностью очнулся. – Амброз Квайр.

Губы у меня были пересохшие и растрескавшиеся. Я увлажнил их языком. Когда заговорил, мой голос звучал словно откуда-то издалека.

– Не… не нужно этих формальностей… моя дорогая.

Лицо ее наполовину скрывалось в тени, и, наверное, я ошибаюсь, но мне почудилось, будто при моих словах на нем промелькнула гримаса отвращения.

– Просто Амброз, любимая…

Выражение у нее снова изменилось. Она загадочно улыбнулась, зубы блеснули в свете бледнеющей луны, и я задрожал от восторга, увидев острые резцы.

Илеана наклонилась ко мне, ее лицо оказалось так близко к моему, что мы могли бы поцеловаться.

– Первая атака на твой город уже состоялась, – проговорила она, и хотя смысл слов был совершенно ясен, для меня, опьяненного ее близостью, они прозвучали как пустой набор звуков. – В сердце лондонского преступного мира была взорвана бомба. Скоро эти дурные люди станут еще более жестокими и… – Она умолкла, подыскивая слово, и наконец договорила: – Непримиримыми.

– Но это только обострит обстановку, – сказал я. – Их тлеющая война разгорится вовсю.

Илеана наклонилась еще ниже, и я почувствовал тяжесть ее тела, мягкого и одновременно крепкого.

– Именно это и нужно нашему Хозяину. Происходит все, что должно произойти для того, чтобы он вернулся. Понимаешь?

– Да, – ответил я, хотя на самом деле еще не до конца понимаю и даже не уверен, что хочу понять.

– Ты должен замедлить ход официального расследования, – сказала она почти шепотом. – Должен сдерживать полицейских, чтобы они не пытались потушить пламя.

– Но… меня заподозрят, – запротестовал я. – Пока… пока ты не появилась, у меня была репутация исключительно компетентного и толкового сотрудника.

Илеана вновь приложила к моим губам мертвенно-холодный палец.

– Укрепись духом, Амброз Квайр. Чтобы условия для возвращения нашего Хозяина созрели, обстановка в твоем городе должна значительно ухудшиться. Как было когда-то в королевстве, окруженном османами, так будет и в этой выродившейся столице.

– Сколько… – пробормотал я, чувствуя, как ледяной палец соскальзывает с моего лица к горлу, к адамову яблоку, и ниже. – Сколько времени вам понадобится?

– Девять дней. Этого хватит, пожалуй. Дай нам еще девять дней, Амброз Квайр, а потом… потом уже ничего не будет иметь значения.

Я вздохнул – протяжный, хриплый, почти болезненный вздох.

– Девять дней… – Мой голос прозвучал глухо даже для собственных моих ушей. – Если я сделаю все возможное… тогда ты будешь, Илеана?.. пожалуйста… – Слова застряли в пересохшем горле, и на меня волной накатила усталость и беспомощность.

– Да, – просто ответила Илеана. – Я буду питаться тобой.

Я пробулькал слова благодарности.

– Но шею больше трогать не стану. Такая рана будет привлекать внимание. Я найду свежую вену еще где-нибудь.

Ее руки поползли вниз по моему телу, спускались все ниже, ниже, и наконец, отвернув простыню, она нашла девственную территорию, новую вену и наклонилась к ней.

Великолепие оскаленных клыков, мучительное ожидание, мгновенная боль прокола – и вожделенный миг истечения темно-красных струй.

Слабость усилилась. Не в состоянии пошевелиться, я лежал неподвижно, обуреваемый безумным восторгом, пока не лишился сознания.

К действительности меня вернул бешеный стук в дверь вскоре после рассвета. Но и он доносился словно бы откуда-то издалека. Когда я разрешил войти, на пороге появился мой слуга и с жалобным, умоляющим видом доложил, что я срочно нужен в управлении. Совершено какое-то чудовищное злодеяние, сказал он, по городу нанесен страшный удар.

Илеаны, моей Илеаны, разумеется, давно и след простыл. Единственным доказательством того, что она не была просто плодом моей причудливой фантазии, служили две аккуратные отметины от проколов на коже – и томительная, сладкая боль в сердце.

* * *

Позднее. Человек, познавший столь яркие переживания, как подаренные мне Илеаной, любые более ординарные события воспринимает притупленно и отстраненно. Я провел день в каком-то оцепенении, наблюдая за жизнью, словно через толстое стекло.

В управлении стоял страшный шум из-за взрыва в Ист-Энде. Я предложил всем успокоиться и не пороть горячку. Мне показалось, низшие чины остались недовольны моим подходом к делу, каковое подозрение превратилось в уверенность, когда в середине дня в мою дверь отрывисто постучали и в кабинет без приглашения вошел тот рослый американец, участковый инспектор Джордж Дикерсон.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Я не хотел вам мешать.

Его слова звучали подчеркнуто вежливо, но поведение выдавало то, что скрывалось под маской профессиональной сдержанности: грубую напористость человека, привыкшего добиваться своего. Я сделал пригласительный жест и сказал, что всегда готов выслушать предложения и замечания моих подчиненных. Надеюсь, мое напоминание о разнице в нашем положении на иерархической лестнице не прошло мимо внимания янки.

Когда он уселся, я спросил, по какому он делу.

Казалось, Дикерсона удивило, что я вообще спрашиваю.

– Как по какому? По делу о взрыве, сэр, – ответил он, не сумев убрать из голоса раздраженные нотки. – О бомбе в центре города.

Я надавил пальцами на виски, чтобы предотвратить приближение головной боли, которое я чувствовал, как иной крестьянин чувствует