словно поражает удар тока. В тишину врывается резкий пронзительный звонок; оба испуганно вздрагивают.

Фру Амстед поднимается и идет к телефону.

—      Что бы это могло быть? В такой поздний час? О, мне прямо жутко... Только бы с Лейфом ничего не случилось... Я так беспокоюсь за него с тех пор, как он в интернате... Ах, не следовало бы разлучаться матери с ребенком, но при таких обстоятельствах это необходимо... Да, да... Алло! Кто? Что вы говорите! Полиция?

Ольсен с тревогой посматривает на фру Амстед. Он поднимается и из скромности переходит в другую комнату. Но прислушивается внимательно и настороженно.

—      Жив? Я это знаю. Конечно, он жив. Ведь смерти нет. Что вы говорите? Мой муж? В Северной Зеландии? Арестован в Северной Зеландии?.. Жил под чужим именем? Но... Но... Да что ж это такое?.. Боже мой, что вы такое говорите? Ах, помогите мне... Ольсен! Ольсен!.. Вы слышите?.. Помогите... Случилось нечто ужасное!..

Она роняет трубку и бежит к Ольсену. Но его уже нет и комнате. Она слышит крадущиеся шаги в коридоре. Потом хлопает входная дверь. Медиум Эйнер Ольсен дал тягу.

Глава 45

Теодору Амстеду предоставили не очень-то много времени для отдыха после того, как он прокатился в автомобиле через Северную Зеландию.

В полиции ему учинили подробный допрос. В его деле осталось много невыясненного. Почти год его выслеживали. И вот теперь, когда его, наконец, накрыли, надо получить у него сведения, которые пролили бы свет на это темное и загадочное дело.

Амстед и не помышляет что-либо скрывать. Он привык отвечать на вопросы. Он сдал так много экзаменов, что привык отвечать без запинки, когда его о чем-либо спрашивают.

Но он не все может объяснить, хотя и был бы рад сделать это. Многое осталось загадкой и для него. В его деле сыграли роль происшествия н случайные обстоятельства, в которых он и сам еще как следует не разобрался. Все это не так-то просто и вовсе не так тщательно продумано и подготовлено, как предполагает полиция.

—      Чего ради вы это сделали? Почему хотели исчезнуть? Зачем вам понадобилось инсценировать самоубийство?

Нелегко на это ответить. По-видимому, в нем просто-напросто заговорила жажда свободы, которая вдруг прорвалась при благоприятном стечении обстоятельств. Ему захотелось хоть раз в жизни принять самостоятельное решение. Захотелось распоряжаться самим собой, своим временем, своей одеждой и едой. Но нелегко все это объяснить полиции.

—      Вы были несчастны в браке?

—      Что вы! Вполне счастлив!

—      Не может быть. Не покидают же свою жену, когда счастливо живут с ней.

—      Конечно, нет!

—      Значит, вы были влюблены в другую? У вас была связь с какой-нибудь женщиной?

—      Нет! Нет! Для меня не существовало никого, кроме жены.

—      Но ведь полиция обнаружила стихотворение, посвященное одной девушке, продавщице из киоска. Его нашли при обыске в вашей квартире на улице Херлуф-Троллесгаде. Как вы это объясните?

—      Это же было так давно. Просто юношеское увлечение. Это не имеет никакого значения. Ни малейшего!

—      Как фамилия этой женщины?

На этот вопрос он не может ответить. Зачем причинять неприятности ни в чем не повинной продавщице из киоска? Да он и не помнит ее фамилии.

Но почему он поссорился со своей женой? Почему они стали врагами?

Да они вовсе не ссорились. И никогда не были врагами.

Значит, тут было взаимное соглашение? Жене было известно об его плане? И все было задумано для того, чтобы получить страховку?

Нет! Нет! Его жена ни о чем не подозревала. Он и сам не думал о страховой премии.

—      Послушайте, надо вам, наконец, собраться с мыслями! — говорит полицейский комиссар Хадерслев. — Отвечайте толком на мои вопросы. И хорошенько думайте!

Амстед думает, думает. Но он не в состоянии придумать объяснение, которое удовлетворило бы полицейского комиссара.

—      Сколько вы получили по лотерейному билету?

—      Лотерейному? Вы, значит, и про это знаете?

—      Да, мы знаем больше, чем вы думаете. Но будьте любезны ответить на вопрос.

—      Билет выиграл пятьдесят тысяч!

—      Так. Но у вас была половина билета. Значит, вы получили двадцать пять?

—      Да!

—      Почему вы утаили выигрыш от вашей супруги?

—      Я и сам хорошенько не знаю! Все это было так странно. Я сам не знал, что мне делать с этими деньгами. Я просто хранил их. Спрятал их в свой стол в министерстве.

—      Вы хотите сказать, что не преследовали никакой определенной цели? Вы же после жили в деревне на эти деньги!

—      Я получил деньги еще до того, как решил отправиться в деревню.

—      Когда вы решили ехать в деревню?

—      Это решение созрело внезапно. После самоубийства Могенсена.

—      Вы уверены, что Могенсен покончил с собой?

—      Да! А что еще могло с ним произойти?

—      Спрашивать будете не вы. Я спрашиваю, убеждены ли вы, что Могенсен умер по своей воле?

—      Да!

—      Это ваш школьный товарищ?

—      Да. Мы учились в одной школе.

—      И вы постоянно с ним встречались?

—      Только изредка. Я знал, где он живет. И посылал ему иногда... маленькое пособие.

—      Пособие? Что за пособие? Почему пособие?

—      Могенсен был очень беден. Я иногда давал ему немного денег. И поношенные вещи. Моя жена думала, что я дарю эти вещи посыльному из министерства.

—      Почему вы скрывали от жены, что знакомы с Могенсеном и помогаете ему?

—      Не думаю, чтобы он пришелся ей по душе. Это был человек со странностями. Он часто говорил весьма... весьма смелые вещи. И был не очень опрятен.

—      У вас была особая причина оказывать помощь Могенсену?

—      Нет!

—      Зачем же вы это делали?

—      Он был очень беден.

—      Но в Копенгагене бедняками хоть пруд пруди. Не могли же вы всех их поддерживать. Почему же именно Могенсена? У вас на это была особая причина?

—      Нет.

—      Значит, только по доброте души?

—      Я же знал Могенсена. Это был мой школьный товарищ.

—      И много вы давали Могенсену?

—      Только маленькие суммы. Лишь когда я выиграл деньги в лотерее, я дал ему более значительную сумму.

—      Что вы называете «значительной суммой»?

—      Тысячу крон.

—      Да, это щедро! И у вас действительно не было другой причины, кроме сострадания, для такой щедрости по отношению к старому школьному товарищу?

—      Я думал, что хорошо бы ему снять комнату получше. И купить себе что-нибудь из платья. Тогда он, может