Призрак буркнул что-то невнятное, по крайней мере, я ни слова не разобрал.

— Ну, по крайней мере, следует признать, что у господ полицейских были некоторые основания для паники, — задумчиво сказал Шурф. — Я-то сперва решил, им просто померещилось. Впрочем, данное обстоятельство совершенно не оправдывает их безобразное поведение… Это ваш гость, сэр Кофа, я правильно понимаю?

— Это мой покойный отец, — вздохнул я. — Магистр Хумха Йох собственной персоной. Папа, это мой коллега, сэр Шурф Лонли-Локли.

Я хотел было злорадно добавить, что Шурф — тот самый человек, которого обычно зовут разбираться с неугомонными призраками, но не успел.

— Магистр Хумха Йох? — переспросил Шурф. — Автор трактата «Фонетика угуландских заклинаний»?

Я был готов поклясться, что голос его дрогнул, хотя прежде не предполагал, что такое возможно.

— Хотите сказать, вы читали эту мою работу? — изумился призрак.

— И не только ее. Все тексты вашего авторства, какие смог отыскать. В частности, меня чрезвычайно заинтересовали ваши исследования ритмических особенностей заклинаний, применяемых в кулинарии. Очень жаль, что вы не довели свои изыскания до логического завершения, поскольку изложенная там идея о существовании неких фундаментальных созидательных и разрушительных ритмов, используя которые можно принципиально изменять действие любого заклинания, кажется мне чрезвычайно важной. Уверен, что многие могущественные колдуны Эпохи Орденов, начиная с Лойсо Пондохвы, использовали эту методику, но, насколько мне известно, никто кроме вас до сих пор не попытался сформулировать теоретическое обоснование…

Хумха был почти смущен его напором. Но и доволен, конечно. И даже не пытался это скрывать.

— Вы, как я понимаю, могли читать разве что черновые наброски, — наконец сказал он. — Хоть и не представляю, где вы их раздобыли. За серьезный труд о фундаментальных ритмах Мира я так толком и не взялся. Подумал, кому это надо? В Эпоху Орденов люди окончательно утратили интерес к книжному знанию…

— И совершенно напрасно, — с несвойственной ему горячностью подхватил Шурф.

— Вот-вот.

Обо мне эти двое забыли. Можно было перевести дух, набить трубку и спокойно переговорить еще с двумя агентами — время-то не стоит на месте.

Завершив переговоры, я наконец позволил себе вмешаться в ученую беседу.

— Сэр Шурф, — вкрадчиво сказал я, — скажи честно, ты до архива-то дошел? Или с полдороги вернулся?

Он умолк и с недоумением уставился на меня. Но, надо отдать ему должное, опомнился довольно быстро.

— Ну что вы такое говорите. Разумеется, я был в полицейском архиве. Следует признать, ваше задание отняло у меня несколько больше времени, чем я рассчитывал. Прошу прощения за нерасторопность, но быстрее не получилось.

В устах человека, за полчаса провернувшего дело, на которое мне бы понадобилась вся ночь, эти извинения звучали как совершенно возмутительное кокетство. Однако, зная Шурфа, невозможно сомневаться в его искренности. И это, честно говоря, хуже всего.

— Так и знал, что ты не дашь нам побеседовать, — сердито сказал призрак. — В кои-то веки мне удалось встретить человека, наделенного редким даром глубокого понимания моих мыслей!

Вот уж воистину редчайший дар, кто бы спорил.

— Наговоритесь еще, вся ночь впереди, — вздохнул я. — Сейчас разберемся с делами, и оставлю вас обоих в покое — хоть до утра, хоть до конца года, как пожелаете.

Хумха ничего не ответил, но молчание его было вполне негодующим, от напряжения не только воздух звенел — оконные стекла дребезжали. Что-что, а такие фокусы отцу и при жизни всегда удавались на славу.

Шурф, хвала Магистрам, не обратил ни малейшего внимания на все эти страсти. Он вообще обладает счастливым умением выбирать, что замечать, а что нет; в каком-то смысле он уже давно живет в идеальном мире, где происходят исключительно интересные и важные события — причем именно в такой последовательности. Крупномасштабных трагедий и катастроф ему и там наверняка хватает, зато ни склок, ни дрязг, ни оскорбительных намеков, ни мелких пакостей нет в помине; не удивлюсь, если он уже давным-давно благополучно забыл об их существовании или вовсе никогда не знал — а что ж, я бы совершенно не удивился.

— Желая получить как можно более полную и ясную картину ситуации, я изучил все отчеты с начала года, благо их было совсем немного, — с присущей ему обстоятельностью начал Шурф. — Первый из рассмотренных мной случаев смерти от утраты Искры имел место еще весной, в двадцать восьмой день года, но, честно говоря, я не думаю, что он вас заинтересует. Сэр Аббата Швах болел несколько лет и…

— Да, знаю. Помощник его домашнего знахаря рассказывал потом в «Пьяном скелете», что сэр Швах очень тяготился своим безнадежным положением и давно бы отказался от лечения, но хотел дождаться возвращения старшей дочки — не то из Умпона, не то из Таруна, где она несколько лет изучала какие-то экзотические искусства. Дождался, попрощался, после чего сразу перестал принимать лекарства и на следующий же день умер — чего, собственно, следовало ожидать. Давай дальше.

— События, которые, как я понимаю, являются причиной вашего беспокойства, начались семнадцать дней назад. Это похоже на эпидемию в миниатюре. Масштабы, конечно, несопоставимы, но обычно от утраты Искры в столице умирают два-три человека в год, уж никак не больше; впрочем, это вы знаете не хуже меня. На мой взгляд, двадцать три случая за семнадцать дней вполне можно считать эпидемией.

— Двадцать три? — переспросил я. — Совсем плохо дело.

Шурф равнодушно кивнул — дескать, плохо ли, хорошо ли, решайте сами, меня это не касается — и продолжил:

— Я отметил два любопытных момента. Во-первых, для всех случаев характерно стремительное развитие болезни. Вы же сами знаете, обычно смерть от утраты Искры наступает далеко не сразу. Несколько дюжин дней не предел даже для больных, не получающих никакого лечения. А хороший знахарь, должный уход и воля к жизни могут отсрочить смерть на годы.

— Да, — нетерпеливо кивнул я. — А что у нас?

— Все больные умирали в течение двух-трех дней после появления первых симптомов заболевания. Впрочем, в подавляющем большинстве случаев они вовсе не обращались к знахарям, поскольку принимали внезапные приступы слабости за обычную усталость. Ничего удивительного, люди просто не успевали разобраться, что с ними происходит.

Я вспомнил, что муж Брины Клайвис продержался больше полудюжины дней — вот это, я понимаю, богатырское здоровье! Впрочем, скорее всего, причиной тому его уандукское происхождение. Известно же, еще ни один иностранец не умирал от утраты Искры, да и в удаленных провинциях Соединенного Королевства о такой напасти знают лишь понаслышке; можно подумать, эта неизлечимая болезнь, лекарства от которой не смогли выдумать даже могущественные колдуны древних времен, — своего рода почетная привилегия уроженцев Сердца Мира. Столичным снобам вроде моего покойного батюшки следовало бы взять это на вооружение, как дополнительный повод для гордости.