Уж чего не нарисовало ему по пути воспаленное воображение! То представлял Ольгу зарезанной среди поляны, изнасилованной работягами, оттрамбованной кентами, порванной зверем.

«Иначе хоть ползком на обед бы добралась!» — кричало испугавшееся сердце фартового.

А баба просто заработалась и забыла об обеде. Она обматывала сухой травой стволы молодых берез, чтоб не погрызли их в холода голодные, зайцы, и очень удивилась, увидев перед собой Гришку. Тот, взбудораженный, дышал загнанным оленем. В глазах страх метался.

— Ольга, ты чё приморена тут? Иль про меня уже выветрило из калгана? — выпалил разом.

Баба села под березой. Убрала со лба припотевшую прядь. Улыбнулась устало. И вместо того чтоб ответить резко, сказала тихо:

— Прости меня, Гришенька.

У Гориллы от таких слов вся обида растаяла. Да и на кого обижаться, коль вот она, Оля. Усталая, одинокая, голодная. Забыла, видно, что есть теперь кому думать о ней и беспокоиться.

— Я вот тут хлеб прихватил. Да мяса. Не шибко что, но шамовка сносная. Хавай покуда. А я воды принесу, — приметил он пустую бутылку и торопливо пошел к роднику.

Вернулся через пяток минут. А баба уже спала, положив под голову его пиджак.

— Устала, бабонька моя. Не дождалась. Сморило кралю. Ну да ничего. Обожду, — взял лопату и неуверенно начал обкапывать рябину, пока Ольга спит и не видит.

Потом кленок отсадил от старухи пихты, поближе к рябинам. Под елкой хвою выгреб и сжег, чтоб клещи не разводились. У ольхи сухие ветки спилил. Присыпал землей корни ивы. Обкопал боярку. Даже можжевеловые кусты от мусора очистил. И сам не заметил, как увлекся. Хотел немного помочь, а на тебе — разохотился. И старые пни, собрав в кучу, сжег на поляне. Подальше от Ольги, чтоб дым не мешал.

Баба, проснувшись, глазам не поверила. Управился хорошо мужик. Ей этой работы на два дня хватило бы. А Гриша шутя справился. И ведь не подсказывала. Знать, доброе сердце у него. Вот только заблудилось малость в потемках. Не на ту тропинку свернуло.

С работы вернулись вместе.

Горилла сегодня впервые понял, как выматывается его баба в тайге в одиночку. Легко ль самой везде успеть? Да еще дом, дети и он на ее голову свалился.

До ночи то стирка, то уборка, то жратва. Спать ложится за полночь, а встает до света. Долго ли так протянет? Да еще и он — мужик все ж… Свое требует.

Горилла впервые понял, как ошибался, считая основной заботой о семье деньги.

«Ими рубаху не выстираешь, в хате не приберешь», — и, поспорив сам с собой, впервые наносил воду в бочки, нарубил дрова, подмел в избе.

Не все гладко получилось. Расплескал воду в коридоре. Подмел лишь посередине, углы не доглядел. Ольга и тому радовалась. Уже помощь. Весь вечер то по плечу погладит, то по голове, то щекой прижмется, все благодарит, что и на работе, и дома помог. Горилла совсем растаял.

Да и что там говорить: ведь тот впервые за свою жизнь домашнее есть стал. То борщ, то блины, то картошку тушеную. Все сытное, вкусное.

Впервые в чистом белье стал ходить. И бриться после каждой бани.

Ему вспомнилось, как не узнала его Оля, когда он вернулся в первый раз из бани побритый и подстриженный. Да и не только она.

Шел он по Трудовому эдаким фертом. Еще бы! К бабе, в теплую постель! А тут Дегтярев навстречу. Вылупился. Не узнал. Да и немудрено! Без бороды и усов, без шевелюры дрыком из Гориллы обычный Гриша получился. И лицо — чище и куда как пригожее, чем у других. Это уже Оля сказала. Но тоже не сразу. Вначале отшатнулась, не признав. В глазах — лед.

— Вам кого? Хозяина пока нет! — полоснула резко.

Горилле приятно стало. Хозяином назвала. Значит, признала своим. И рассмеялся громко. Ольга на шее повисла. Как девчонка.

Конечно, и в прежнем виде был дорог. Но теперь в люди выбиваться начал. Вон Дегтярев и вовсе перестал его навещать, видно, отпала надобность в проверке. Оно и так заметно — делом занят. В барак к фартовым заглянуть некогда. Все помалу, а день прочь.

А тут уж очень понравилось Гришке хваленым Ольгой быть. Да и себе спокойнее — баба на глазах все время. И теперь всякий день в тайге вместе. Так оно и веселее, и дело быстрее спорится. К вечеру вдвоем много успевали. Вдобавок грибов, ягод да орехов запасли, благо осень затяжной оказалась.

Ольга, подождав немного с оформлением Гришки в лесоводы, через месяц пошла к Дегтяреву. И тот, онемев от удивления, сказал:

— Я годами не мог его в тайгу на работу выгнать. На голодном пайке держал, ругал, уговаривал — не получилось. А тебе как удалось? Ведь он меня за разговор о работе обещал убить. А ты сумела! Ну и Оля! Конечно, оформим все. Просто не знал я!

л п Спасибо тебе, что сумела сладить. Видно, больше свободы

и своих законов полюбил тебя фартовый. А любовь — великая штука! Она, как дар, не всякому выпадает.

— Кто знает? Может, совестно стало иль меня пожалел? Только пусть он со мной работает. Не за спасибо, — попросила баба. И добавила: — И так целый месяц ишачил без копейки. А у меня дети. Легко ли вчетвером на мою зарплату жить?

— Уладим, Оля. Сам в лесхоз съезжу. Завтра. И сразу все сделаю, — пообещал Дегтярев.

Когда через три дня Гориллу вызвали в сельсовет, тот встревожился:

— Чего им надо?

Этот же вопрос задал с порога секретарю. Та кивнула головой на старичка кассира. А тот, нацепив очки, пробежал глазами список, споткнулся на фамилии Гришки и, поманив костлявым пальцем, предложил:

— Распишитесь в получении зарплаты.

Горилла взял ручку. Расписался впервые в жизни в ведомости на получение заработанных денег.

Ох и мало их в сравнении с теми, какими он ворочал!

— Как жить на них? Один раз в кабаке кутнуть не хватит. А уж прибарахлиться и тем более, — сунул в карман небрежно. Придя домой, выложил зарплату на стол, — желваки на скулах заходили. Молчал, а на душе свербило: «Ведь мужик. Совестно такие копейки приносить. На них не только детям, паршивому сявке ни в пузо, ни на плечи. Нет, без фарта не протянешь», — курил он папиросу за папиросой. И решил навестить законников, взять свою долю из общака.

Фартовые встретили его так, будто он никогда не покидал барак. Поднесли выпить. Жратвы на стол натащили сявки.

Горилла приметил, что на его постели никто не валялся. Она в полном порядке. Словно не покидал фартовых законник.

Ни слова упрека, ни одного вопроса никто не задавал.

Горилла выпил. Как всегда, винтом из бутылки. На душе потеплело. Кенты все понимают. Зачем объяснять? Он слушал их рассказы о работягах, делянах и балдел. Выходит, скучал, но давил в себе. А зачем?

Еще бутылка оказалась перед Гришкой. Кто это спросил, где борода?

— В транде сгорела — дыма нет! — ответил, как всегда.