когда у меня свекор умер летом, никак не могли его схоронить. То одно, то другое. То ливень — дороги развезло. То транспорта нет. Тоже в доме-то домовину хранить… Прям совсем нехорошо, хоть в огороде закапывай. Ну уж Михал Семеныч мой подшустрил, выбил в конце концов машину, гроб на кладбище везти. Кладбище-то у нас далеко, не с деревней. Было здесь, да давно уж не хоронят рядом, еще с Гражданской войны. Так вот, когда к мосту подъехали, машина ломается. Колесо пробило неизвестно чем. Дорога-то чистая была. И увело в канаву машину. К счастью, какой-то мужичонка старенький, не нашей деревни, на санях с той стороны ехал и согласился гроб довезти. Прямо повезло так повезло. Мог бы отказать, все-таки не каждый согласится с чужими похоронами связываться, да и в обратную сторону ехать.

— А чего это он летом на санях был? — уточнил я.

Знаете, я всегда отмечаю для себя, когда упоминают время суток или сезон. Еще со времен задачек на логику, которыми меня пытался подловить отец в детстве. Теперь вот тоже почуял подвох.

Лида Пална хотела что-то сказать, даже рот открыла, но будто внезапная догадка лишила ее дара речи.

Так с открытым ртом и вытаращенными глазами и застыла. Непонятно только, удивилась моей внимательности или… Потом быстро перекрестилась, охнув, и погладила меня по голове:

— Вот, сыночек, умненький какой!

Все это показалось мне несколько театральным, наигранным. А то она не догадывалась, так я и поверил.

— Ведь точно! Сани, сани-то у него летом! Так нам покойник с покойником-то и помог… Ну это потому что чужой, чужой покойник. Свои-то покойники как помогают: к себе забирают. Надо всегда говорить: «Сами не возвращайтесь и нам не помогайте!» Своих-то не проси помочь. И когда кому показываются, чего хотят? Подальше держаться надо… А то приходит, все его к людям тянет, в родные места. Мне одному невесело, говорит. Мертвяк-то. Нельзя открывать, нельзя…

Лида Пална задумалась о своем, неприятном, судя по выражению лица. Что-то мне расхотелось ее слушать. Я уже придумывал отмазку, чтобы уйти, как вдруг хозяйка встрепенулась:

— А с раками теми не знаю, что там. Увезли и увезли, мы не стали узнавать. Темное там дело, нехорошее. Если приходит, то ясно, что нечистик. А ты тоже, что ль, ее видел?

—

Что?

Вопрос застал меня врасплох. Я не собирался рассказывать, и вообще… Но Лида Пална снова спросила:

— Ты откуда о Нине узнал?

Может, я предыдущий вопрос не так расслышал.

— Пацаны наши сказали?

Я кивнул, испытывая облегчение.

— Ты-то непривычный, что в деревне нет ни у кого секретов. Все всё про всех знают. И про тебя, милок, тоже.

Теперь понятно, откуда Рябый узнал про барабульку. Может, мама попросила хозяев не говорить при Алине, а те передали кому-то еще, и все. Вся Никоноровка в курсе.

Тема с утопленницей Ниной была закрыта, не хотел я с Лидой Палной обсуждать, что видел. Она наверняка проболталась бы маме, раз в деревне так принято, без секретов. А мама — последний человек, с которым я делился бы всей этой чертовщиной. Ей и так всего хватает с головой. Но зато с Лидой Палной можно было поднять другую тему.

— А правда, что там у вас в реке каждый год по пять человек тонут?

— Тонут и тонут.

Это, конечно, присоединился Михал Семеныч. Отлично, спрошу у него. К тому же Лида Пална при появлении мужа поспешила уйти. Видимо, тоже не нравился ей наш разговор. Ну и хорошо. Дед точно с моей мамой не будет про меня болтать.

— У меня еще вопрос: что такое ичетик?

— А с чего это у тебя вдруг такой вопрос возник, парень?

Михал Семеныч сощурился, внимательно посмотрел на меня и, не успел я и слова сказать, хлопнул себя по коленке:

— Точно! Вы ж за раками ходили. Река у нас знаешь, как называется?

— Ичетинка. А-а-а, ичетик — это животное такое речное?

— Пф-ф, животное! Скажешь тоже. Ты его видел?

Я замялся:

— Ну не то чтобы… Скорее его труп, тушу. На нем действительно было очень много раков, но ребята не

стали ловить. Уехали сразу. Я не очень понял, как он выглядит. Руки как человеческие. Ужасный, если честно.

— Потому что это не животное и не труп, парень. И правильно вы уехали с реки. Вон Нина Терехина, судя по всему, не сообразила сбежать. Ичетик до неосторожных детей охоч, а она, вишь, пожадничала. Так бывает, если не побережешься.

— Так кто этот ичетик?

— Теперь уж и Нина может быть.

Что? Что?

Михал Семеныч достал из кармана горсть семечек и начал меланхолично закидывать их в рот, сплевывая в траву шелуху.

Тут же набежали толпой куры и принялись копошиться у наших ног, бестолково толкаясь и кудахтая.

— Нина, которая утонула? — уточнил я.

Кажется, меня нарочно дурят.

— Семок хочешь? — Дед из ладони сыпанул мне семечек. — Ты же видел его, так? Видел. Сначала с человеческими руками, так? Был бы посмелее, полез бы утопленника спасать. Задумался, глядь: какая-то дохлая туша, и раки прицепились. Был бы пожаднее, тоже поперся бы, только за раками. Вот и стал бы ичетиком. Утоплышем. Нечистиком. Злился бы, других топить начал, живых.

Ладно, логика в этом есть. Но я-то видел, как эта будто бы Нина ехала с нами из Никоноровки!

— То есть в деревне он появиться не может? Только у реки?

— Тут такое дело: ежели родные позвали, то и в деревне может быть. Только это так, образ, фикция. Все одно нечистый шалит. Не упустит случай заполучить еще одну душу. Особливо если ты не против. Вот и шастает тут у нас то одно, то другое… Понял?

Я не знал, что ответить. Я видел собственными глазами. Но не может же быть все настолько… Настолько реально! Не все же сразу!

— А Анцыбаловка что такое за место?

Михал Семеныч чуть семечком не подавился, закрутил головой:

— И про Анцыбаловкууже наплели. Ой, народ! Язык что помело.

— И все же?

— Ишь, все-то ему знать нужно. Вот, считай, Никоноровка чистенькая была, пока сюда из Анцыбаловки народ не попер. Сбегали те, кто потрусливее. Которые не по правилам жили, а потом решили, что в другом месте им больше повезет. А кто с собой беду везет, тому нигде не повезет. Слыхал поговорку? Там место такое, знаешь, гиблое. Всегда было, испокон веков. Жить можно, отчего ж не жить. Земля-то хорошая сама по себе, плодородная, зелень, то, се. Умные-то избегали, а непутевые, кому есть от чего бежать,