Не думала, не знала

Не думала, не знала

Не гадала на него

Но сердце подсказало

Не поделать ничего.

Обалдеть от рифмы можно. Об смысле не может быть и речи. Потому и обалдеть от него нельзя. А чего вы хочете? Попса, она и есть попса. Но наша, русская. И не́ фига! С вашими «Yellow submarine» и «Let my people go». Так вот обстоят ныне дела с русской народной песней. Помер Дима Покровский, и русская песня сгинула. Ушла. Растворилась в поганом безмыслесловии. И только редко на чудом сохранившемся виниле фирмы «Граммофон» услышишь:

Ой ты мама моя, ой ты мама моя!

Отпусти ты меня погулять.

Ночью звезды горят, ночью ласки дарят,

Ночью все о любви говорят.

Или:

Это правда, это правда,

Это правда сущая.

Пусть сама я небольшая,

Но пи...да большущая.

Вот и от плачей сохранилось лишь: «Ой, да на кого ж ты меня спокинул?..» Поэтому только эти слова и произнесла Прасковья Филипповна с полузабытым надрывом на груди своего последнего хахаля и умерла. Тихо умерла.

Мы молча стояли. Потом полковник Кот оглядел поле боя и сказал: «Тогда считать мы стали раны». Ну, это он несколько приуменьшил масштабы событий. Или просто слегка запутался в терминологии. Считать мы стали не раны, а трупы. Вы хочете трупов? Их есть у меня. Во первых строках – по случайности пришитый своими же старый лумумбовец Хасан. Три одетых козла и три полуодетых (три уже посягнувших и три бесплодно посягавших на полуодетую телку из ДК «Чайка»). Прасковья Филипповна и Степан Ерофеич. Итого – девять трупов.

И тут у всех действующих лиц возникает легкое недоумение: что с этими трупами делать? Не в том смысле «делать», что для какой-нибудь пользы. А куда их сбагрить, чтобы избавить от ненужной бюрократии? А то вот не успели люди сгибнуть, а какой-то хрен уже ошивается на предмет погребения ниже рыночной цены. По себестоимости. А что значит «по себестоимости», не объяснил. Его за это слегка наказали. Ну, одним трупом больше, значения не имеет. Где могилка для девятерых образуется, там и десятый уляжется с достаточным комфортом. Но вот где эту самую могилку на десятерых обрести, в мозгах пока не складывалось. И когда мы уже собирались свалить их в горку между мусорными баками, слово взял Истанбул-Константинополь, который до этого мирно висел на спине полковника Кота, прикованный к полковничьей шее. И все о нем как-то не беспокоились. Висит себе человек и висит. Может, у него такая потребность – висеть после крещения. Легко ли из атлантического МанчестерЛиверпуля скакануть в евразийский ИстанбулКонстантинополь? Патриотический философ Дугин, которого какой-то мудак из лести назвал философом, а глупышка Дугин в это дело поверил, увидел бы в этом неминуемую победу чего-то нашего над чем-то... ну уж точно не нашим. А чего еще ждать от философа, которому не объяснили, что философия сама из себя есть существующей быть (во оборотик! Восторг и упоение. Высокохудожественный новояз). Так вот, Истанбул-Константинополь очнулся от временной летаргии и приказал:

– На Алексеевский пруд.

– А-а-а, Алексеевский пруд!.. – всплеснул руками полковник Кот. – Оно, конечно...

– Алексеевский пруд – это да, – с готовностью подхватил Пантюхин.

– Пожалуй, – осторожно поддержал отец Евлампий, – Алексеевский пруд – это то, что нужно.

Спецназовцы салютнули автоматными очередями. В памяти промелькнул рейхстаг, взятие Ханкалы, победный гол «Терека». Очень не хватало разбрасывания стодолларовых купюр.

Один я как-то не врубался во всеобщее ликование по поводу Алексеевского пруда и просто по-человечески закочумал. Как будто к изготовлению трупов не имел никакого отношения. А впрочем, действительно не имел. Присутствовал – это да. Но что с меня взять? Вот не сообщил... Это в корне неверно... А с другой стороны, кому сообщать-то? Вот они, органы... Туточки, рядышком... И МВД в лице сержанта Пантюхина. И ФСБ в лице полковника Кота да еще со спецназом. Не хватает, правда, налоговой инспекции. Но где написано, что убийство облагается налогом? Федеральным либо региональным. Конечно, Минфин на это дело лапку бы наложил. Типа НДС или подоходного. Но с кого, интересно, этот подоходный взимать? С покойников? А с какой суммы его исчислять? И по какой шкале: плоской или прогрессивной? Можно было бы, конечно, сварганить какой-нибудь департамент на предмет оплаты миграции. Отсюда – туда. Но, опять же, кто его будет платить? Те, которые мигрировали? Или те, кто их мигрировал? Или с обеих категорий плательщиков? Замучаешься в коллизиях. Уж лучше еще разочек повысить цены на услуги ЖКХ. А то Миллер как-то с лица сбледнул. Ну да ладно с ними, с налогами. Надо сначала с покойничками разобраться. А уж потом я президенту e-mail брошу. Насчет выплат.

– Джентльмены, – обратился я к присутствующим, – не понял всеобщего воодушевления насчет Алексеевского пруда. Мы, чать, не в океане, чтобы случившиеся трупы швырять в набежавшую волну. Не те это рыбаки, которые в море нашли свой покой. Я, конечно, понимаю, что лучше лежать на дне в синей прохладной мгле, чем мучиться на суровой, на этой суровой земле.

– Да, – озаботился этической стороной вопроса и отец Евлампий, – не по-божески это как-то.

Мирская часть коллектива вынуждена была присоединиться к определению «не по-божески». И надолго задумалась, уставившись в мать сыру землю. Ибо кто, как не мать сыра земля, подсказывал своим сынам, как им поступать в том или ином случае. Движение соков в корешках какойнибудь мать-и-мачехи, необязательный вздох стебелька одуванчика, двухъярусное шевеление усиков божьих коровок, удовлетворенный вздох одновременно поевшего и покакавшего дождевого червя... Полезнее созерцания токов родной земли для решения экзистенциальных вопросов типа захоронения десяти трупов для русского человека не существует. На чужой земле русский человек мыслит себя хуже. Гоголь, Тургенев и Бродский не в счет. Первый – украинец. У второго там баба была. А Бродский вообще безродный космополит. Так что только русская земля может дать разумный совет русскому человеку. Мощнее этого только чесание в затылке и разборки с помощью поллитры. Которая тут же и образовалась. И не спрашивайте откуда. Свойство такое у поллитр – образовываться, когда в них возникает нужда. А пили ее мы втроем: Истанбул-Константинополь, полковник Кот и я. Священствующая часть коллектива отправилась на раннюю литургию. Сержант Пантюхин пить отказался, потому что спал. Спецназовцы сказали, что они на службе. И посмотрели в даль светлую: «Хорошая профессия – водитель трамвая». Полковник Кот тоже было вякнул насчет службы, но тут же сам себя одернул, обвинив в ханжестве, лицемерии и отсутствии вольнодумства.

После поллитры вопрос решился сам собой. Двенадцать белых негритят пошли купаться на Алексеевский пруд и последовательно в нем утопли. А так как трупов у нас было всего десять, то до канонических двенадцати пришлось пришить двоих спецназовцев. Четверых оставшихся вполне достаточно в мирное время. Для погрузо-разгрузочных работ. Полковник Кот собственноручно прицепил им на жилеты Георгия и Святую Анну четвертой степени.