– Например… то происшествие с его… с матерью его сына… вы ведь знаете, что эту женщину похоронили в семейном склепе Тавровских? А потом ее тело извлекли из могилы… ужаснейшее святотатство.

– И виновных не нашли?

– Увы… быть может, вам удастся разобраться? – сказано это было с улыбкой робкою, но в ней виделась Натану Степанычу насмешка.

– Не знаю… – он подыграл свидетелю. – Я попробую, но… мой начальник говорил, что князь полагал себя про́клятым… мол, его первая жена была едва ли не ведьмой…

Ложь. И выстрел наугад, но отец Сергий задумался и осторожно кивнул.

– Пожалуй… я помню ее… неприятная женщина, но и судьба у нее была нелегкой. Она была больна. И в последние недели перед смертью в храме появлялась часто, молилась не за себя – за дочь, которую оставляла наедине с супругом. Он не желал признавать девочку своей… я не лез в чужую семью, знаю лишь то, что она рассказала мне.

…И Натан Степаныч не сомневался, что его история будет весьма отличаться от изложенной князем. Отец Сергий потер виски, точно мучился мигренью, и произнес:

– Она вышла замуж очень молодой… князь выкупил ее у отца, обвенчался и увез. Чужая страна, чужие люди… ей было страшно, а он, осознав, что жену не любит, попросту бросил ее в столице…

– Отвратительно.

– Бедняжке пришлось нелегко…

…Вот только сия версия не выдерживает никакой критики.

– Она все же сумела найти в себе силы вернуться к мужу, – кажется, отец Сергий и сам понял, до чего нелепо звучит эта история. – Поймите, я говорю лишь то, что слышал от нее. И мой долг был утешить эту заблудшую женщину. Заботу о своей дочери она поручила мне…

– Я слышал, княжна очень красива…

– И несчастна, – отец Сергий вновь перекрестился. – Он не позволил ей выйти замуж, оставил при себе, лишив всякой надежды на обыкновенную жизнь. А сына своего изгнал из дому, и никто не знает, где теперь Михаил…

– Племянники…

– Остались в поместье. Несколько… своеобразные молодые люди, но они рано осиротели. Князь был назначен их опекуном, но за несколько лет он умудрился проиграть все состояние брата. Конечно, мой долг говорит мне равно относиться ко всем прихожанам, но я лишь человек, Натан Степанович. И как любой из нас, предвзят порой. Я готов был исповедовать князя, причащать его, но… проникнуться к нему симпатией? Увольте. Это был страшный лживый человек, который, как ни прискорбно, слишком долго прожил и тем самым сломал судьбы своих детей. Оттого и не испытываю я сожалений о смерти его.

Сказал резко, пылко и искренне в том, что касалось последней части.

– Скажите, – Натан Степаныч поднялся, понимая, что беседу сию можно было считать завершенной. – А кладбище охраняют?

– Что? А, нет, тут только я обретаюсь… милостью Божьей…

Он слишком часто крестился, точно самим этим жестом подчеркивая свою инаковость, отделенность от суетливого мира простых смертных.

Странный человек. Неприятный. Однако какая ему в смерти князя выгода? Этого Натан Степаныч пока не знал, но выяснить собирался. Он двинулся по узенькой тропке, намереваясь пройти тем путем, которым двигался князь Алексей Тавровский в ночь своей смерти.

Тропа поднималась на склон, лысоватый, поросший чахлой травой, сквозь пропыленное покрывало проглядывала твердая земля. Солнце палило уже нещадно, и по шее Натана Степаныча катился пот, который он смахивал платком.

Все ж хорошее место, мирное.

И сосновый бор, пронизанный светом, напоенный ароматом смолы, меньше всего походит на место, где совершилось злодеяние. Все-таки куда направлялся князь?

И ночью?

Что заставило его выйти… на него ведь покушались, он был совершенно в том уверен и, как любой здравомыслящий человек, умирать не желал. А следовательно, стал бы избегать ночных прогулок… причина была.

И веская.

Остановившись на вершине холма, Натан Степаныч задумался… позвали? Нет, никого-то не было в деревне, на чей зов князь откликнулся бы немедля. Значит… пошел незваным? Не дождался отклика от старого друга и решил действовать самостоятельно? И за обитателями поместья если не следил, то приглядывал. А когда кто-то из родных покинул дом на ночь глядя, князь последовал за ним…

Естественный шаг. Логичный.

И ставший смертельным.

Вершину холма Натан Степаныч осматривал весьма тщательно, и удача ему улыбнулась. Не было оброненных пуговиц или серег, или же иных, несомненных свидетельств вины, но был полустертый след, сохранившийся не иначе чудом.

Интересно.

Аня научилась считать время.

Она не была уверена, что считает правильно, отмеряя дни по его приходам. Но другого способа у нее не было. Слишком все одинаковое в этом подвале.

Медленное.

День ко дню.

И белизна кафеля, в котором Аня изучила каждую треклятую трещину. Она нашла черные глазки камер, и теперь старалась сесть так, чтобы не попасть в поле их зрения. К лестнице тоже не подходила, памятуя урок.

Минотавр больше не заговаривал.

Он приходил, приносил еду… и ведро убирал… а сегодня притащил пятилитровую канистру воды и мочалку, брусок детского мыла, шампунь. Бросил, велев:

– Помойся. От тебя воняет уже.

Аня не стала спорить. Кожа ее, обласканная солярием, привыкшая к ежедневным прогулкам, стала в заключении бледной, дряблой и какой-то скользкой. Волосы лоснились… они сбились бы, но Минотавр подарил гребень, и Аня расчесывала косу, радуясь, что есть хотя бы такое развлечение.

Она медленно сходила с ума.

– Ты… останешься?

Мыло. И шампунь, простой, «Березовый», но пахнущий почему-то лилиями. Отдушка дешевая, однако сейчас шампунь кажется Ане самой большой драгоценностью в бело-кафельном ее мирке.

– Останусь. Стесняешься?

Показалось, спросил он с издевкой.

– Тебя? Нет. Все равно ведь…

Она махнула на камеры, скрытые в обманчивой белизне, и поспешно стянула платье, вернее, не платье, а грязную тряпку.

Белья он не оставил.

Смотрит. Он не столь уж ужасен, как показалось Ане в первый день. И ничего-то с ней не делает, держит просто, точно диковинного зверька. И пускай, ведь пока держит, пока приходит, кормит, – не убьет… жаль, что не разговаривает.

Соблазнить?

Сейчас, когда она голая… волосы свернуть жгутом, а жгут уложить на голове.

– Почему? Их тоже надо вымыть, – раздраженно сказал Минотавр.