– Хорошая попытка, парни, – фыркнул Мирон. – Но «Кровавые вороны» вас опередили.

У Катона не возникло никакого желания обмениваться шутками, и он сразу прошел мимо тарана, подзывая к себе центуриона Фестина.

– Враг сбежал, покинув город.

– Что?

– Они ушли. Но на случай, если они кого-то оставили, вам следует обыскать каждую хижину. И если вы кого-то найдете, то приведите их ко мне живыми и невредимыми.

– Есть, господин префект.

Катон поспешил обратно к воротам.

– Мирон, отправь всадника с донесением к легату. Ему следует рассказать, что враг оставил столицу. Немедленно.

Мирон отсалютовал и направился к легионерам, которые собрались возле стены, бросая подозрительные взгляды в сторону ближайших хижин. Катон знал, что очень скоро их тревога превратится в разочарование и гнев. Враг снова ускользнул, лишив их ожидаемой добычи, а также шансов на признание и награду тем, кто ворвался в город первым.

Когда выбранный Мироном солдат отправился за своим скакуном, Катон отдал приказ «Кровавым воронам» обыскать хижины, но один эскадрон оставил для охраны ворот до прибытия основных сил. Он присоединился к солдатам Мирона, когда те приготовили щиты и осторожно двинулись по главной улице, ведущей к центру поселения. По пути они обыскивали хижины, но нигде не находили признаков жизни – лишь какие-то вещи, брошенные варварами во время бегства от римлян. Не осталось даже домашних животных, отступающие забрали их с собой. Вскоре Катон выяснил, что произошло с запасами зерна, когда они наткнулись на еще тлеющие костры. Варвары позаботились о том, чтобы римляне не смогли здесь ничем поживиться, и префект не мог не восхищаться теми, кто уничтожил свое добро, чтобы оно не попало в руки врага.

Улица сворачивала по направлению к самому большому дому, стоявшему в центре. Должно быть, решил Катон, в нем жил вождь племени и они найдут тут хоть что-то ценное, оставленное врагом. Когда римляне свернули за угол, то оказались на площади перед входом в огороженное со всех сторон пространство, внутри которого стоял дворец. Здесь же Катон увидел следы еще одного пожара – большая груда пепла, над которой еще поднимался дым. На земле валялось несколько брошенных корзин.

Катон остановил эскадрон, приказал солдатам осмотреть окружающие хижины, поманил Мирона и направился к входу на огороженную территорию с деревянной аркой, украшенной старыми черепами. Невысокий частокол окружал дворец и несколько небольших хижин. На юге Британии Катон видел более впечатляющие сооружения, а черепа в сочетании с грязью и запустением говорили о варварской природе племени декеанглиев. Они остановились у входа, и Катон взглянул на Мирона:

– Осмотри все внутри частокола.

– Есть, господин командир.

Мирон сглотнул, он выглядел встревоженным. Катон хотел его поддержать, но передумал, решив, что Мирон должен сам преодолеть свой страх. Он ведь декурион, а не простой легионер.

Он оставил Мирона на пороге и вошел в дом. Несмотря на то что дверь оставалась распахнутой, внутри было тепло, пахло по́том, жареным мясом и древесным дымом. В центре находился большой очаг, а над ним, в крыше, имелась дыра. Очаг окружали длинные столы и скамейки. На столах остались брошенные тарелки и рога для вина – не вызывало сомнений, что варвары уходили в спешке. В задней части зала стояло большое деревянное кресло, украшенное резьбой. Груду мехов использовали в качестве подушек.

Перед троном стояли два открытых сундука. Катон подошел и увидел, что там лежит самосская керамика, аккуратно переложенная соломой. Он взял чашу и принялся изучать украшавший ее орнамент. Именно такую посуду любили покупать местные племена – они платили за нее хорошие деньги, хотя в Галлии ее производили в больших количествах.

– Господин префект!

Катон повернул голову. Крик донесся снаружи:

– Господин префект! Идите сюда скорее!

Он быстро положил чашу на место и поспешно вышел из дома. Мирон снова его позвал, он находился с противоположной стороны дома, и Катон поспешил к нему, чувствуя, как его охватывает тревога. Мирон стоял рядом с повозкой, его лицо стало пепельно-серым, правая рука бессильно повисла вдоль тела. Катон подбежал к нему и понял, что так поразило декуриона.

К задней части повозки было привязано обнаженное тело с раскинутыми в стороны руками. У его ног, в луже подсыхающей крови, лежали внутренности. Живот был разрезан и залит кровью, голова откинута назад, глаза закрыты, из широко разинутого рта торчал отсеченный пенис. Однако Катон узнал, кто перед ним.

– Петроний Дин, – тихо сказал он. – Несчастный ублюдок.

Мирон сглотнул.

– Почему они так с ним поступили? Проклятые животные…

Катон отвернулся от трупа и оглядел телегу.

– Это предупреждение. Нет, скорее вызов. Посмотри.

Он указал на короткую фразу, криво написанную кровью на борту повозки, под правой рукой Петрония. На его пальце Катон заметил засохшую кровь, и по его спине пробежал холодок – он понял, что перед тем, как купцу вспороли живот, его заставили написать послание собственной кровью. Буквы получились достаточно крупными, так что Катону не пришлось подходить ближе, чтобы разобрать послание.

Он откашлялся и прочитал его вслух, стараясь, чтобы голос не дрогнул:

– «Римляне, мы ждем вас на острове Мона. Там вы все умрете…»

Макрон изо всех сил старался скрыть дурные предчувствия, глядя в лучах восходящего солнца на шагавшего рядом с ним офицера. Как только центурион Фортун узнал, что примет на себя командование фортом, он отреагировал именно так, как опасался Макрон. Жизнь была слишком легкой для иллирийской когорты, большинство солдат и офицеров привыкли к службе в гарнизоне в спокойной провинции. Даже после того, как армию перевели в Британию, они оставались в резерве и еще ни разу не участвовали в схватках против воинственных племен островитян.

«Но сейчас перспектива сражения стала вероятнее, чем им хотелось бы», – грустно подумал Макрон. Форт находился на границе, вражеские воины прятались в окружающих горах. Возможно, собирали армию, чтобы нанести удар по основной колонне римских войск. Но и приграничные форты вполне могли оказаться под ударом. Центурион сильно сомневался, что, если они атакуют Фортуна и его солдат, иллирийцы сумеют одержать победу.

И хотя он потратил достаточно времени, чтобы превратить их в настоящих солдат, они еще не могли идти в настоящее сражение. А то, что командование фортом пришлось передать Фортуну как старшему оставшемуся офицеру, вызывало у Макрона еще большую тревогу.

Центурион, опираясь на свою тростниковую трость, чтобы уменьшить нагрузку на раненую ногу, остановился возле лестницы, ведущей к башне над воротами. Он все еще мог пройти лишь милю – после этого боль заметно усиливалась, а сустав терял гибкость. Макрон сделал несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться перед тем, как заговорить с Фортуном.