На площадке виднелись некоторые следы пребывания сообщества Любителей Иисуса. Маленькая лужица, которую срыгнул один из юных оазианцев во время вступительной речи Питера. Пара башмаков, изготовленных специально в подарок Питеру, но на несколько дюймов меньше, чем нужно (ошибка, которая не вызвала ни смущения, ни удивления, ее лишь молча приняли к сведению). Полупрозрачный янтарный кувшин с водой, почти порожний. Металлический блистер (лекарственный знак любезности СШИК), из которого было выдавлено все до последней таблетки. Две декоративные подушки, на которых двое самых маленьких детишек прикорнули, когда взрослая беседа забрела слишком далеко в незримые эмпиреи.

Питер помедлил несколько секунд, а потом подобрал подушки и сложил их вместе. Затем он опустился на землю, подсунув подушки под голову и бедро. Усталость тут же начала вытекать из его тела, словно сама почва поглощала ее. Он пожалел, что не один сейчас.

— τы недоволен нашей кроваτью, — заметил Любитель Иисуса—Один.

Свистящий кластер на последнем слове не позволил Питеру понять его, и он переспросил:

— Простите, я не расслышал, что вы только что...

— τы был... не рад, — сказал Любитель—Один, стиснув перчатки в старательных поисках произносимого слова, — в нашей кроваτи. ςон никогда не пришел.

— Да, это правда, — признался Питер с усмешкой. — Сон не пришел.

Он чувствовал, что честность — лучшая политика. И без излишней дипломатии может быть еще достаточно недоразумений.

— Здеςь ςон придеτ к τебе, — заключил Любитель—Один, обозначив взмахом затянутой в перчатку руки открытое пространство вокруг.

— Да, сон придет ко мне.

— Хорошо, — сказал оазианец. — Значиτ, вςе будеτ хорошо.

Все будет хорошо? Да, были все основания надеяться на это. Питер чувствовал, что его здешняя миссия идет на лад. Уже случились необъяснимые маленькие удачи — и вправду маленькие, их нельзя назвать настоящими чудесами, но и этого достаточно, чтобы сказать: Бог проявляет особый интерес к его планам. Например, Питер рассказывал про Ноя и Потоп (по просьбе оазианцев), и в тот самый миг, когда в Писании разверзлись небеса, на самом деле начался дождь. А потом был еще удивительный случай, когда все они закончили работу перед наступлением ночи и жаровни погасли. Они сидели в темноте, и Питер читал наизусть первые стихи Книги Бытия (снова по просьбе оазианцев), и на словах Бога «да будет свет» одна из жаровен вдруг снова с шипением ожила и окатила всех золотым сиянием. Совпадения — вне всяких сомнений. Питер не был суеверен. Гораздо ближе к истинному чуду, как он считал, были искренние проявления веры и братства со стороны этих людей, так невероятно не похожих на него самого.

С другой стороны, не обошлось и без некоторых разочарований. Или не разочарований в прямом понимании, просто неудач коммуникации. И он даже не представлял, почему это произошло, не мог понять, чего же в самом деле он не понял.

Например, фотографии. Если он чему и научился за многие годы, так это тому, что лучший — и кратчайший — путь к сближению с незнакомыми людьми — это показать им фотографию жены, дома, себя в юные годы, одетым по моде и с прической ушедшего десятилетия, фотографии родителей, братьев и сестер, фотографии детей. (Ну, детей-то у него нет, но это сама по себе хорошая тема для разговора. Люди всегда спросят: «А дети?» — считая, что самое лучшее ты приберег напоследок.)

Наверное, зря он устроил представление «Покажи и расскажи» на такую многочисленную группу оазианцев. Семь с лишним десятков человек изучали его фотографии, передавая друг другу, и почти у всех виденное не совпадало с комментариями Питера. Хотя, честно говоря, Любители Иисуса, сидевшие рядом и имевшие возможность сопоставить образ и пояснения к нему, тоже понимали с трудом.

— Это моя жена, — объясняет Питер, вытаскивая верхнюю фотографию из пластикового кармашка альбома и протягивая ее Любителю Иисуса—Один, — Беатрис.

— Беаτриς, — повторяет Любитель Иисуса—Один, плечи содрогаются в такт его усилиям.

— Сокращенно — Би, — говорит Питер.

— Беаτриς, — произносит Любитель Иисуса—Один.

Он осторожно держит фотографию пальцами в перчатках строго горизонтально, как будто опасается, что миниатюрная Беатрис, позирующая в своих джинсах цвета шелковицы и свитере из искусственного кашемира, соскользнет с бумажки на землю. Питер все думал, могут ли эти люди видеть в общепринятом смысле, поскольку ничто на их лицах даже отдаленно не напоминало глаз. Они не слепы, это очевидно, но... а вдруг они не в состоянии декодировать двухмерное изображение?

— τвоя жена, — говорит Любитель Иисуса—Один, — волоςы очень длинны.

— Были, раньше, — отвечает Питер. — Теперь они короче.

Интересно, длинные волосы — это привлекательно или отвратительно для тех, кто не имеет их вовсе?

— τвоя жена любиτь Ииςуςа?

— Конечно любит.

— Хорошо, — говорит Любитель Иисуса—Один, протягивая фотографию сидящему рядом, а тот принимает ее, словно святыню.

— А на следующей фотографии, — сообщает Питер, — дом, в котором мы живем. Он находится в предместье... э-э... в городке недалеко от Лондона, в Англии. Как видите, наш дом почти такой же, как все остальные дома вокруг него. Но внутри он отличается. Точно так, как все люди выглядят одинаково снаружи, но внутри, благодаря вере в Господа, они отличаются друг от друга.

Питер огляделся, чтобы оценить, насколько доходчиво это сравнение. Десятки оазианцев стояли на коленях концентрическими кругами, центром которых был он сам, и торжественно ждали, пока прямоугольная карточка доберется до них. За исключением цвета одеяний и некоторой несущественной разницы в росте, все они выглядели одинаково. Среди них не было ни толстых, ни мускулистых, ни долговязых, ни кривобоких. Ни мужчин, ни женщин. Просто ряды компактных, стандартизированных созданий, одинаково припавших к земле, одетых в платье идентичного фасона. А под капюшонами у них коагулированное мясное рагу, в котором он не может, не может, никак не может распознать лицо.

— Игла, — сказало существо по имени Любитель Иисуса— Пятьдесят Четыре, содрогнувшись. — Ряд игла. Ряд... ножа.

Питер понятия не имел, о чем он. На фотографии было невзрачное здание бывшей городской управы и тонкие прутья металлической ограды вокруг него.

— А это, — сказал Питер, — это наш кот Джошуа.

Любитель Иисуса—Один созерцал фотографию секунд пятнадцать или двадцать.

— Любиτель Ииςуςа? — спросил он наконец.

Питер рассмеялся.

— Он не может любить Иисуса, — сказал он. — Джошуа — кот.

Эта информация была встречена молчанием.

— Он не... Он животное. У него нет... — Слово «самосознание» пришло Питеру на ум, но он его отверг. Слишком много свистящих звуков в начале. — Мозг у него очень мал. Он не может думать, что хорошо, что плохо или для чего он живет. Он только ест и спит.