— Пахан у блатарей. Я его на разборке лажанул однажды. Пришлось его вытащить к нам, чтоб не вякали, будто фартовые беспредел чинят и судят скрытно. Там вывернули наизнанку. Мудак тот весь заработок своей шпаны забирал. И вякал, будто мы, фартовые, того требуем, гребем все, не оставляя на ларек. Ну, раз проскочило, второй. Потом и взяли за жабры! При бригадирах шпаны, буграх других бараков. Колонулся. Да и куда бы делся, прокунда? Божился, что никого трясти не станет без слова законников. Но я ему не верил. Скользкий хмырь. И однажды ночью пришел к нам дедок из его барака. Совсем гнилой пенек, из работяг, их всего трое приморилось в блатной хазе. И ботает, что Жаба все теплое барахло у него отнял и пригрозил: если пожалуется, в параше утопит. Я Жабу и всадил в нее на ночь. В нашей хазе. Присмирел, козел. Но злобу затаил. И теперь, как видишь, помнит, — рассмеялся Сашка так, словно не он, совсем недавно, выкинул из машины Зоську.

— Выходит, все время ты с оглядкой дышишь? Нет тебе кайфа на воле? Кенты забыться не дают?

— Вначале психовал. За Валюху боялся. Но она свое дело знает. А и я пасть не разеваю. Всегда на стреме. Да и чутье выручает.

— Ни хрена себе! Ты что ж думаешь, Зоська не доберется к тебе теперь? Он же не ожмурился.

— Зоська не возникнет. Засвеченный. За свою шкуру ссать станет. Кентель у него и впрямь один. Смоется, если повезет, на материк. И заляжет на дно. Но сообщит в зону, что дело сорвалось. И снова жди гостей. Они не промедлят. Скучать и забыться не дадут, — отмахнулся Чубчик.

— Я б на твоем месте давно смотался с Колымы. На хрен с судьбой в рамса резаться? Когда-то и проиграть можно, проколоться. Не лучше ли от всех подальше?

— Потому и дышу тут! Чем дальше, тем опаснее. Здесь я на виду. Но и они в наколе. Знаю, кто когда слинял, освободился. Кого в гости ждать. И с чем! Лучше все знать, чем жить, трясясь всякий день. Да и привык уже.

— Меня тоже фаловали пришить тебя. Баркас поймал на обязанниках. В землянке, — признался Огрызок.

— Фалуют многих меня пришить. Не только за откол, семью, а главное — за Валюху! Уж чего не ботают. Вроде я фискалом стал, ментов в кентах держу, башли за засвеченных получаю! Липа все это, Кузьма! Вон двое недавно наведались. Освободились. На прииске вкалывают. Верней собак меня берегут. Хоть и не обязанники. Фартовые! Сами все усекли. Так-то… — вздохнул Чубчик и, глянув за борт машины, сказал: — Еще два километра и мы дома!

А вскоре, свернув с трассы, машина помчалась к поселку, жившему своими обычными будничными забоями и не ждавшему, казалось, никого из гостей. Полуторка затормозила у дома Чубчика. И едва Сашка с Кузьмой выскочили из кузова, машина дала малый ход, развернулась и заспешила к трассе. Кузьма огляделся. Нет, он и не мечтал вернуться сюда, жить и работать постоянно, вблизи от зон, под боком памяти. Но устроиться самому, иначе, уехать на материк — не удалось, а, может, не повезло. Не по судьбе ему было оторваться от Колымы. И Кузьма, тяжело вздохнув, покорился своей участи.

— Не тужи! Не расстраивайся! Не кляни судьбу! Колыма, она не только наказаньем, а и радостью стать умеет. Если очень захотеть, она и счастье подарит. Нам есть что помнить! Есть за что ее любить! — Сашка подтолкнул Кузьму в дом.

— Встречай, хозяйка! За день управились! Все в ажуре! Смотри, кого привез! Новый житель поселка! Теперь я его от себя не отпущу! — улыбался Чубчик.

Вечером все трое сидели на кухне, обсуждая будущее Огрызка.

— Я его бракером хочу пристроить. На прииске!

— Да что ты?! — удивилась, вспыхнула женщина, покраснела от возмущенья.

— Чего? Не дергайся! Я тоже вором был! Не чета Огрызку! Банки тряс, ювелирные, меховые магазины чистил! Стольники не пачками, мешками считал! Рыжуху имел! Да столько, что прииск за год не намывает этого. И все ж завязал! — начал злиться Сашка.

Глаза его из синих белесыми стали, скулы заходили, лицо побледнело. Кузьма узнал в нем того, прежнего Чубчика, своего пахана.

— Не кипишись, кент, остынь, — предложил тихо, помня, что в таком состоянии пахан слишком опасен. Много нехорошего может натворить, что трудно будет исправить.

— Огрызок даже в законе не был! Не успела «малина» принять! Да и воровал немного! Его быстро замели! Он не столько жил, сколько мучился в ходке. Не столько он виноват, сколько я ему судьбу искалечил. Я из него лепил вора. Я и запрещу! Если ты мне веришь, почему в Кузьме засомневалась? Он не тебя, меня лажать не станет. Секи про то! — кипел Чубчик, уговаривая Валентину походатайствовать за Кузьму. Та сидела, уронив голову на руки.

— Ну, чего ты боишься? Вон в землянке сам Кузьма рыжуху надыбал. Инкассаторский мешок. И даже не предложил мне, а значит, не подумал стыздить оттуда хоть сколько-нибудь. А ведь мы вдвоем были. Никто не мешал. Вот после того решил я его в бракеры…

Валентина глянула на Кузьму. Огрызок понимал, что не враз, не скоро растает в ее душе ледок страха и недоверия. Годы потребуются, может, и вся жизнь.

Слишком разными были их судьбы, убеждения. По-разному выживали.

— Тебе виднее, Сашок. Но и ты, Кузенька, не подведи нас, — попросила по-девчоночьи беспомощно и наивно.

— Не воровать, что ли? А для кого? Я же не в «малине»! Себе — хватит заработка. Одному так даже с избытком. Не понял, о чем просишь. Я о фарте и не думал. А за ходку — отвык. Разучился. Я же в зоне вкалывал. На руднике. С тачкой. Ни до чего было. Кой там фарт, от фени отвык, — рассмеялся Кузьма.

Женщина облегченно вздохнула:

— Жизнь покажет, — ответила уклончиво.

— Сашка! Открой! — стукнул кто-то в окно. Молодая женщина вся в пушистом инее влетела в дом, волоча за собой тяжеленную сумку.

— А ну, соседи! Давайте сюда ведро! Мать картошку передала мне с машиной. Целых два мешка! Настоящей. Не сушеной. И лук! Я вам немного отсыпала. Ешьте!

— Это Ксения, соседка наша. Познакомься! Начальник почты! — подтолкнул Кузьму Чубчик.

— Огрызок, — подал руку Кузьма. Баба рот открыла от удивления: никогда, хотя несколько лет на почте работает, не слышала такого имени. Чубчик рассмеялся так, что в углах дома отдалось эхом.

— Кузьма он, Ксеня! Просто в детстве его так за худобу дразнили. Вот и привык.

Огрызок, ухватившись за руку, не выпускал ее из своей цепкой ладони. То ли растерялся или от смущенья не знал, что дальше делать полагалось. Со шмарой все понятнее и проще, тут же не до смеха.

Не хотелось опозориться, показаться неучтивым, не воспитанным, и Кузьма, подведя женщину к своей табуретке, предложил галантно:

— Откинь сраку на минуту. Подыши с нами! У соседки челюсть отвисла:

— Саш, ты откуда выкопал такого гостя? — Ксения оглянулась на Валентину.

— Не суди строго. Это скоро у него пройдет. От растерянности все. От незнанья. Отвык он от женского пола. Сколько лет в глаза не видел. Понятно, смутился, — вступилась хозяйка.