не могу себя заставить к нему подойти. Сейчас у меня ещё есть надежда, а через секунду, когда Разумовский ответит на самый главный вопрос, её уже может и не быть.

Пусть лучше он где-нибудь с собачницей или сразу с несколькими медсёстрами отсыпается. Только живой.

К Разумовскому я иду как на эшафот.

— Скажите, пожалуйста, где, — непрошеный кашель, — Константин Леонидович?

Разумовский оборачивается, молча смотрит на меня несколько секунд, затем поднимает руку и тычёт в сторону узкой белой двери в конце торгового зала.

— Я его отправил передохнуть. Он сам чудом не пострадал, в эпицентре был, так ещё целую толпу тут осмотрел и всё никак не остановится. Так и чокнуться недолго. Пусть полчаса посидит в тишине. Перезагрузится.

— Он жив? — начинаю то ли плакать, то ли смеяться как сумасшедшая.

Рукой прикрываю рот, чтобы быть тише, а у самой все трясётся.

— Конечно, жив, это ж Ткаченко, что с ним случится? — улыбается доктор.

Дальше под рукой Разумовского стонет пациентка, и врач про меня забывает.

Шум, гам, везде люди. И только это белое пластиковое пятно двери, как единственная правильная цель. Ни секунды не думая, врываюсь внутрь. В крохотном служебном помещении на полу свалены коробки, у стены — пустой стол, несколько поломанных стульев и маленький кожаный коричневый диван, густо покрытый царапинами и трещинами. Окно распахнуто. Придерживая створку, у проема стоит Ткаченко. Серьёзный, сосредоточенный, в когда-то белом, а сейчас непривычно грязном медицинском костюме, смотрит вдаль, периодически поднося к губам сигарету.

Меня накрывает таким счастьем, что передать его словами просто невозможно.

— Я не знала, что вы курите, Константин Леонидович... — От перепада настроения и смены событий едва держусь — рискую упасть.

Он резко оборачивается. Смотрит прямо на меня. Теперь уже радостный.

— Я только что начал, Ульяна Сергеевна.

Улыбнувшись, швыряет окурок в окно и тут же идёт ко мне, прижимает, с силой вдавливая в себя моё тело.

А я реву. От него нет привычного аромата дорогой туалетной воды. Он источает запах дыма, как будто долго сидел у костра. А ещё довольно сильно пахнет мужским потом, словно нервничал, работал и сто лет не принимал душ. Но мне нравится! Я счастлива. Такой живой, настоящий. Пот доктора Ткаченко, который опять не спал и валится с ног, но по-прежнему со мной и дышит.

Плачу ещё сильнее.

— Ульяна Сергеевна, вы что здесь делаете? С ума сошли? Кто же вас пустил-то?

— Я сама себя пустила, — хнычу в белую ткань на груди.

А он ещё крепче меня обнимает и гладит по спине, как будто это помогает ему расслабиться.

— Ищете кого-то из знакомых? У вас лежал кто-то в больнице сегодня? Я могу помочь.

Ага! Ищу! Точно! И как он только догадался? Бью его кулаком здоровой руки в грудь, а он смеётся. Всё так же обнимает. Вот же дурак в белом халате. Как будто непонятно, за кого я так сильно испугалась и к кому пришла.

— Я приеду к вам, как только разгребусь. Вы мне нужны, дорогой завуч, как лекарство.

Стискивает ещё крепче, буквально обволакивает двумя руками. А я всхлипываю. Не могу и не хочу от него отклеиваться. Вдруг я его отпущу, а случится ещё один взрыв?

— Я приеду, когда всё закончится, — повторяет, но не отпускает.

А я и не хочу, чтоб отпускал. Не дай бог с ним что-то опять случится. И, хотя одной рукой цепляться неудобно, я вишу у него на шее. А доктор водит и водит руками, утюжа мою спину. Лишь бы чувствовать его тепло. Только бы он дышал вот так же глубоко и сердце билось.

— Всё будет хорошо.

— Я боюсь.

— Не надо, дорогая Ульяна Сергеевна. Всё обязательно будет хорошо, — утешает меня доктор совсем не Зло и зачем-то, как будто бы даже не осознавая этого, тянет на порыпаный кожаный диван.

Продолжая всё так же крепко обнимать, но только теперь уже сидя. И я давлю, стискивая. Чуть отстранившись, Ткаченко неожиданно и очень сильно впивается в мои губы. Отвечаю ему тем же, осыпая щедрыми ласками. С ума схожу, настолько рада, что с ним всё в порядке. Водоворот из страха и страсти затягивает нас обоих. И в какой-то момент мы оба уже просто не понимаем, что творим.

Естественный ход событий, который так долго пытался высвободиться, сейчас прорывает, словно плотину, и всё, что копилось, выплёскивается наружу. Оказываюсь на спине. А он стягивает с меня надетые в суматохе мятые спортивные штаны, приспуская свои — медицинские. И я, у которой сердце буквально выскакивает из груди, не то что позволяю — я помогаю ему, потому что мы оба живы, потому что он не пострадал, потому что мне плевать, что будет потом.

Бешеная страсть, почти животное влечение, и он, придерживая себя рукой, входит в меня одним победоносным толчком. Выгибаюсь дугой, как несчастная девушка из средневековых легенд, в которую вселился распутный демон. Хотя так оно есть. Его зовут Константин Ткаченко, и он так сладко меня растягивает, так вкусно наполняет, что я не думаю, что это как-то неправильно. Я хочу, чтобы это продолжалось. А лучше бы длилось бесконечно. Обхватываю своего доктора ногами, всем телом принимая каждый резкий удар, каждый глубокий толчок. Я целую его сама и купаюсь в его поцелуях.

На нас ещё много одежды.