фактами, всегда была чрезвычайно ясна и удобопонятна для наименее подготовленного слушателя, всегда чрезвычайно логично построена и убедительна. Он умел упростить самый сложный и запутанный вопрос.

Это умение отчасти, может быть, объяснялось большим примитивизмом его мысли; простой философский материализм, классовая борьба, прибавочная стоимость, экспроприирование экспроприаторов (в более позднее время эта формула была переведена в «грабь награбленное»), все эти формулы — очень ясные, и в них прекрасно укладывалось все мировоззрение Ленина со всем богатством фактических знаний. Ясностью и удобопонятностью речи он умел увлекать рабочих и малообразованных слушателей из молодежи. А вместе с тем он умел приказывать, требовать, и люди, вокруг него стоявшие, находили удовольствие в том, чтобы исполнять его приказания и требования. Семейные это делали для доставления ему жизненных удобств и предоставления ему всех условий для спокойных занятий. Своим поклонникам он приказывал читать те или другие книги, — и те эти приказания свято исполняли. Позже, когда Ленин принялся за активную революционную работу, он точно так же распоряжался своими поклонниками.

Пользуясь неограниченной властью в своем кружке, он прибегал к тем приемам, которые отличают вообще всякую неограниченную власть. Я сказал, что был встречен всей семьей Ульяновых чрезвычайно тепло и первое время поддерживал с ней очень тесные дружеские отношения, но постепенно они начали охлаждаться вследствие наших с Владимиром Ульяновым разногласий по очень многим вопросам. Однажды я сказал одному из его поклонников, что Ульянов в споре прибегает к аргументам, не всегда считаясь с их истинностью, — лишь бы они вели к его торжеству, хотя бы временному, к успеху среди плохо разбирающихся слушателей. Сейчас же этот отзыв был передан Ульянову. Я сам не придавал значения этому разговору, даже забыл о нем и был очень поражен, что, когда после этого пришел к Ульяновым, Вл[адимир] Ульянов встретил меня очень сухо и как-то скривился, подавая мне руку. Но через несколько минут дело объяснилось. Он вызвал меня в другую комнату и потребовал объяснений по поводу моей фразы. Я эти объяснения дал, — не помню хорошенько, какие они были; вероятно, я старался смягчить свои выражения. Разговор привел к формальному примирению, но по существу наши отношения с тех пор были довольно натянутые, хотя с семьей его оставались более дружескими. По-видимому, этого разговора членам семьи он не передал. Для нашего охлаждения, кроме этого частного инцидента, были и другие основания, а именно — слишком глубокое разногласие по жгучему вопросу о голоде.

Ульянов резко и определенно выступил против кормления голодающих. Его позиция сводилась к следующему. Голод есть прямой результат определенного социального строя; пока этот строй существует, голодовки неизбежны; уничтожить их можно, лишь уничтожив этот строй. Будучи в этом смысле неизбежным, голод в настоящее время играет роль и прогрессивного фактора. Разрушая крестьянское хозяйство, выбрасывая мужика из деревни в город, голод создает пролетариат и содействует индустриализации страны; это — явления прогрессивного порядка. Но голод может и должен явиться прогрессивным фактором не только в области экономической. Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьет веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции.

Стремление так называемого общества прийти на помощь голодающим, облегчить их страдания совершенно понятно. Ведь это «общество» есть плоть от плоти, кость от кости буржуазного строя; в какие бы оно ни рядилось социалистические мантии, в какие бы цвета ни окрашивалось, оно не в силах отвлечься от интересов буржуазии. Голод грозит потрясениями, быть может — гибелью современному строю. Поэтому поддержка голодающих в своей основе есть стремление спасти основы буржуазного строя, а следовательно, и самих себя. Психологически же все разговоры о кормлении голодающих есть выражение обычного слащавого сантиментализма, свойственного нашей интеллигенции386.

Эту свою позицию Ульянов развивал у меня, у себя, везде, где только собиралась революционно и оппозиционно настроенная публика и где он имел возможность выступать. Вся семья Ульяновых вторила ему, и крестьянин Елизаров в том числе, этот — даже особенно резко, отмежевываясь от деятельности своего брата в земстве. Если в устах Вл[адимира] Ил[ьича] такого рода рассуждения хотя и возмущали, но не особенно резали ухо, — более того, они, казалось, вполне гармонировали с общим обликом оратора, глубокая вера которого в свою правоту сквозила из каждого его слова, то в устах Дмитрия и Маши Ульяновых прямо коробили слушателя, — так не вязались они с их общим мягким, нежным, гуманным обликом. Часто, слушая их и Владимира И[льича], я спрашивал себя, какую позицию занял бы по этому вопросу покойный Александр Ильич. Конкретного материала для ответа на вопрос у меня, конечно, нет, но общий характер духовной личности его заставляет меня думать: нет, он был бы не с Владимиром.

В наш комитет Ульянова никто, конечно, и не думал звать. Он вел против него усиленную пропаганду. На многих собраниях он встречал возражения, и между прочим с моей стороны, — и эти возражения охлаждали наши отношения. Большинство молодежи было, без сомнения, против Ульянова, но его тесно сплоченный кружок стоял горой за него. Был случай, когда одна из его поклонниц, М. П. Ясенева, поколебалась и согласилась было работать в столовой, но через несколько времени вернулась к позиции Ульянова и разорвала с нашим комитетом.

Как я уже сказал, взгляд Ульянова не мог считаться типичным или даже господствующим в социал-демократии того времени. Плеханов печатно выражал другой взгляд387; Булгаков, тогда социал-демократ, напечатал (значительно позднее, кажется, в «Новом слове») статью против такого взгляда388. И когда я в 1900 г. излагал Плеханову взгляд Ульянова, то Плеханов очень удивился; он знал, что такие мнения в социал-демократической среде существовали, но не знал, что их держался когда-нибудь Ленин. Между тем я даже не мог бы себе представить, чтобы аморалист Ленин мог держаться другого мнения в этом вопросе. Тогда еще не было большевиков и меньшевиков, но мне кажется, что будущее различие между этими двумя фракциями очень отчетливо выразилось в этом разногласии между Ульяновым и хотя бы Д. Протопоповым.

Я часто вспоминал эти разговоры в 1921 г. Царил Ленин. В стране был голод, — более сильный, чем за 30 лет перед тем. Большевицкое правительство неумело старалось смягчить последствия голода. Общество, не большевицкое, тоже старалось сделать что-либо и наталкивалось на препятствия со стороны правительства, — несравненно более сильные, чем те, которые в аналогичном случае ставило правительство царское. А «Петербургская правда»389 (вероятно, то же делала и московская, но я ее не читал) утверждала, будто эмиграция и вообще буржуи злорадствуют по поводу голода и не желают пальцем о