и России), о либерализме, консерватизме, социализме, клерикализме и т. д. в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона написаны мною402; мною же написано бесчисленное множество таких статей в различных периодических изданиях403; даже теперь, в эмиграции, я пишу статьи на эти темы для издающегося теперь (с 1929 г.) в Праге чешского «Slovník národohospodářský, sociální a politický»404, читал на этот счет множество публичных лекций, но, увы, большой, цельной работы за недосугом и вследствие чрезмерной обширности задуманного плана не написал.

В Германии, главным образом в Берлине, но также в Лейпциге, Кельне, Франкфурте-на-Майне, Штутгарте и некоторых других местах, я провел около двух месяцев. Запасшись некоторыми рекомендательными письмами, я сразу сделал хорошие знакомства, преимущественно в социал-демократической среде405; познакомился с Бебелем, Либкнехтом (отцом), Зингером, Фольмаром, Каутским и др. Удалось мне приобрести некоторые знакомства и в других лагерях: свободомыслящем406, даже клерикальном407, консервативном408 и антисемитическом409.

Но сразу же я заметил, что в лагере социал-демократическом знакомства завязываются гораздо легче. Всякий другой политический деятель принимал меня — приходил ли я к нему с рекомендательным письмом или только со своей визитной карточкой корреспондента неизвестной ему маленькой русской газеты — всегда очень вежливо, всегда очень любезно отвечал на все поставленные ему вопросы, но сам ни о чем не спрашивал, ни о чем не заговаривал и дальнейшее знакомство делал невозможным. Были, конечно, исключения, но их было немного. Напротив, социал-демократы охотно пускались в разговоры, отвечая на вопросы; сами в свою очередь ставили таковые и в заключение приглашали заходить к себе, а некоторые знакомили со своими семьями. Знакомства с социал-демократами завязывались и другим, еще более простым способом. Стоило на социал-демократическом митинге заговорить со своим соседом, и он всегда очень охотно вступал в горячую беседу, стараясь распропагандировать меня; стоило с одним и тем же человеком встретиться таким образом два-три раза, и завязывалось знакомство, иногда оказывавшееся очень прочным. На митингах других партий это было гораздо труднее. У социал-демократов поражала жажда пропаганды, и этим они сильно отличались от сторонников других партий. Помню такой характерный эпизод.

Стою я у уличного столба для наклейки объявлений и читаю афиши о предстоящих митингах. Выбираю себе антисемитический и обращаюсь к соседу, какому-то рабочему, тоже читающему афиши, с просьбой указать мне дорогу. Рабочий добросовестно объясняет, но затем горячо обращается ко мне:

— А только зачем вам идти туда? Вот куда идите, — следует указание на митинг социал-демократов, — там вы услышите дело, а не вздор. Неужели вы антисемит?

— А почему бы мне не быть антисемитом?

— Да ведь антисемитизм — это же гадость и глупость; недаром Зингер сказал, что антисемитизм — это социализм глупцов (der dummen Kerle)410. Идите и познакомьтесь с настоящим социализмом.

— Успокойтесь, я не антисемит и не социал-демократ, да к тому же я не немец, а русский и хожу на все собрания как посторонний человек.

— Ах, вы русский? Ведь у вас тоже есть социал-демократия? Я читал некоторые статьи вашего Плеханова в «Neue Zeit»411, это очень умная голова. Но все-таки зачем вам идти на антисемитический митинг? Ведь это самая глупая партия, — продолжал с большой горячностью мой собеседник.

Мы долго шли с ним вместе, разговаривая таким образом, и, наконец, дружески расстались.

Но я ходил, конечно, и на социал-демократические митинги — и даже чаще, чем на другие, так как их было гораздо больше, да и интересовался я ими сильнее. Выборы 1893 г. были первые (после 12-летнего периода), происходившие после отмены закона против социалистов412, и потому первые в Германии действительно свободные. Тут я имел возможность в первый раз в жизни узнать, что такое свободное собрание, свободная агитация, свободное публичное слово. И на них я мог убедиться в справедливости слов, сказанных мне одним национал-либералом413:

— Вы ходите на социал-демократические митинги? Ходите; для вас, как для русского, это особенно полезно. Вы узнаете, что можно громко произносить самые революционные фразы, можно говорить о разрушении всего старого мира и создании нового, — и стены от этого не разрушатся, все остается на своем месте.

На социал-демократических, антисемитических и обыкновенно свободомыслящих митингах в Пруссии и Саксонии всегда присутствовал полицейский. На митинги консервативные, национал-либеральные и клерикальные полиция не видела надобности присылать своего представителя. В Вюртемберге полиция была либеральнее, и все митинги обходились без нее.

Немецкие митинги имеют особый характер. Они происходят всегда в ресторационных помещениях; публика сидит за кружками пива и слушает ораторов, сидящих на эстраде и тоже потягивающих пиво. Поэтому митинги обходятся устроителям недорого: за залу обыкновенно не платят — ее вполне оплачивают потребители пива, и рестораторы охотно сдают ее устроителям; оплачивать приходится только печатание афиши и тому подобные расходы.

Полиция вела себя совершенно не так, как впоследствии (после 1905 г.) в России, и свободу слова сколько-нибудь серьезно не ограничивала. Она должна была закрывать собрание за оскорбление величества, за государственную измену и за прямой призыв к революции, но ораторы хорошо знали это и не давали поводов для вмешательства; по крайней мере, я ни разу не присутствовал при закрытии собрания по такому поводу. Но полиция должна была закрывать собрание также за беспорядок. При мне, в эту мою поездку по Германии, были закрыты два или три собрания (впоследствии, в последующие мои поездки, это случалось чаще), и я должен сказать, что полиция не злоупотребила своею властью. Простой шум, хотя бы и сильный, шиканье и свистки, мешающие оратору говорить, не вели за собой закрытия собрания; оно закрывалось только тогда, когда страсти были раскалены и налицо была опасность драки.

И это едва ли не чаще случалось на митингах свободомыслящих, причем, однако, виновниками были всегда социал-демократы. Они в довольно большом числе нередко приходили к свободомыслящим, чтобы возражать им — и срывать. Привычка к этому образовалась в период действия антисоциалистического закона. Тогда социал-демократы не могли созывать собственных собраний и ходили на собрания враждебных партий. Делали тогда это и наиболее видные их представители. Они выступали со своими возражениями, если им давали слово; протестовали, если им его не давали. Вследствие гораздо большего интереса к митингам у рабочих, чем у более состоятельной публики, их сторонники всегда оказывались в достаточном числе; они поддерживали аплодисментами и криками своих, заглушали противников, иногда обращали собрания, созванные противниками, в свои, а когда это не удавалось, срывали их. Тогда это признавалось вполне законным с моральной точки зрения способом борьбы, и вожди поощряли его. Теперь «Vorwärts» систематически порицал