мне сократить дистанцию между нами, попробовать на вкус ее губы и проверить, насколько далеко она готова погрузиться в мою нездоровую одержимость.

Потому что это было вредно для здоровья. Не для меня, но уж точно для нее. Если бы она хоть немного понимала, что я к ней чувствую, я не сомневался, что она с криком бросилась бы наутек. У ее преследователя не было ничего общего со мной. Я наблюдал за каждым ее движением, анализировал каждый комментарий. Мне хотелось содрать с нее кожу, скользнуть внутрь и почувствовать каждый дюйм того, что значит быть ею.

Вот почему я наблюдал за ней с другими и заставлял себя терпеть эту пытку. Хотя ревность разрывала меня на части, я жаждал дать ей то же удовольствие, которое она получала от них. Мне нужно было увидеть, как расширяются ее зрачки и учащается дыхание, мне нужно было изучить изгиб ее позвоночника и громкость ее стонов. Мне нужно было ощутить ее всю, в каждое мгновение, от низшего до высшего. Мне нужно было ощутить вкус ее горя и купаться в ее радости, страдать от ее боли и распадаться на части от ее удовольствия.

Если я когда-нибудь переступлю эту черту, проведенную между нами, я знал, что потеряю контроль. Я бы забрал у нее все человеческие эмоции, разум, тело и душу, и поглощал бы их все до единого, пока она не была бы поглощена мной. Так я был создан. Доминировать, контролировать, уничтожать. И я не хотел разрушать ее. Я хотел наблюдать, как она расцветает.

— Где недостающие рулоны туалетной бумаги? — Спросил я ее низким и опасным голосом, мое желание к ней разозлило меня, твердое давление моего члена в спортивных штанах усилилось при одной мысли о том, что она подчинится всему, что я захочу с ней сделать.

Татум резко втянула воздух, и я подождал, не солжет ли она мне. Да помогут ей Небеса, если она это сделала. Но испорченная, чудовищная часть меня надеялась на это, чтобы я мог наказать ее еще сильнее.

Война в ее глазах не заставила себя долго ждать, и когда этот вызов вспыхнул в ее взгляде, я почувствовал, что в равной степени взволнован и взбешен.

— Я отдала немного Миле, — сказала она сильным голосом. — И я также отдала немного Невыразимым, прежде чем поняла, что они такое, — теперь я явно сожалею об этом. Остальное я стащила в школьные туалеты.

Мои руки сжались в кулаки, сжимаясь и разжимаясь, пока я боролся с желанием выругаться к чертовой матери.

— Ты понимаешь концепцию власти, Татум? — Я спросил ее. — Человек, у которого власть, правит миром. Ты знаешь, почему я запасаюсь туалетной бумагой, как будто спрос на нее у меня такой же, как у слона с дерьмом?

— Чтобы ты мог сохранять контроль над этим, будучи единственным, кто раздает жизненно важные ресурсы? — предположила она с интонацией в голосе, которая предполагала, что я был мудаком из-за этих действий.

— Неправильно. Утаивание того, в чем кто-то отчаянно нуждается, — вот в чем заключается настоящая сила. Ты присваиваешь это, в свое распоряжение, а затем заставляешь их выполнять все, что твоей душе угодно, сохраняя при этом награду, которой они больше всего жаждут, близко к сердцу. Таким образом, ты получаешь истинный контроль.

— Так же как ты предпочитаешь утаивать от меня мои письма? — спросила она с горечью в голосе, которая разожгла во мне пламя гнева.

— Что ж, очевидно, этого недостаточно, чтобы иметь над тобой власть. Так что, я думаю, пришло время, когда ты действительно будешь умолять меня о пощаде, чтобы довести дело до конца. — Я прошел мимо нее по лестнице и схватил ее за руку, чтобы заставить подниматься рядом со мной.

Часы показывали 14.00, когда мы добрались до самого верха, и я указал ей на свой прикроватный столик, чтобы она могла достать обезболивающие таблетки, которые она так отчаянно пыталась навязать мне.

Пока она доставала их, я направился к шкафу и выбрал для нее комплект белого кружевного нижнего белья с поясом для подвязок и подтяжками, а затем выбрал один из бархатных мешочков из потайного ящика под моей вешалкой для галстуков.

Татум ждала меня, когда я вышел, и я положил нижнее белье для нее на кровать, прежде чем с тяжелым стуком кинуть мешочек на тумбочку, чтобы он привлек ее внимание.

Я подозвал ее поближе и услужливо приоткрыл рот, чтобы она могла класть таблетки мне на язык по одной. В перерывах между каждой из них она подносила стакан воды к моим губам, чтобы я мог их запить, и на протяжении всего приема я просто не сводил с нее взгляда.

Закончив, она поставила пустой стакан на тумбочку и выжидающе посмотрела на меня.

Я протянул руку и провел кончиками пальцев по ее плечу, медленно скользя ими по ее коже и наблюдая, как бегут мурашки, пока я не нашел маленький серебристый шрам на ее предплечье. Он был не больше подушечки моего большого пальца, завиток гладкой кожи, странно похожий на розу. Меня расстроило, что я не понял, что это было раньше. Вирус «Аид» оставлял точно такие же следы, и, учитывая участие ее отца в его создании, для меня это должно было быть совершенно очевидно.

Я поднял ее руку и медленно прикоснулся губами к шраму, запечатлев на нем поцелуй, а также провел по нему языком. Мне следовало бы возненавидеть это пятно на ее идеальной плоти, но я этого не сделал. Это защищало ее так же тщательно, как я или был готов любой другой Ночной Страж. Это был барьер между ней и смертью.

— Я решил, что пришло время передать результаты исследований твоего отца моему отцу, — сказал я, глядя на нее снизу вверх, с удовольствием обнаружив, что ее дыхание участилось, а зубы впились в ее полную нижнюю губу.

— Ты… что? — спросила она, явно пытаясь заставить свой разум сосредоточиться на этой теме, а не на реакции ее тела на мое.

— Я обдумал все это. Каждое последнее слово. И я даже прочитал между строк. У тебя иммунитет, не так ли, Татум?

— Я… как… Я знаю, что в этих файлах ничего не упоминается о том, что он тестировал на мне вакцину, — сказала она, двигаясь, чтобы вырвать свою руку из моей хватки, но я крепче сжал ее пальцы и отказался отпускать.

— Конечно, он этого не написал. Но он подробно описал испытания, которые проводил, и включил анализ испытуемых. Есть четкие отчеты об успешных случаях