– Лира, заткнись! – Верховная Жрица натянула на голову капюшон. – У нас, вообще-то, тоже есть чем заняться. Надо бы парочку должков вернуть.

* * *

– Я же ясно сказал: никому меня не беспокоить! – рявкнул Локано, когда дверь его кабинета бесшумно приоткрылась. – Кому там непонятно?

– Я тоже искренне рада тебя видеть, Ивар, – Верховная Жрица шагнула внутрь и аккуратно прикрыла за собой дверь. – Что это ты такой негостеприимный сегодня?

– С тобой сегодня у меня встреч не назначено.

– Во-первых, МладшийСоветник, – температура в помещении ощутимо понизилась, – к старшему по чину следует обращаться на «вы» и в конце каждой фразы добавлять «моя госпожа».

– Какие Вы сегодня строгие, моя госпожа, – Локано даже не пытался скрыть яд в голосе.

– Во всем должен быть порядок.

– Ну да, конечно! Вы же никогда ничего не упускаете и не забываете. Сперва разобрались с Паолой в «Прайме», а теперь пришли и по мою душу?

– Паола нарушила Закон, а он предусматривает только одно наказание за вмешательство смертного в дела Служителей, – холодно ответила Дэлери. – Я лишь привела в исполнение уже давно вынесенный ей приговор. Ничего личного.

– Ой ли? По такому случаю вы даже не побрезговали сами ручки замарать! Почему же не натравили на нее свою ручную фурию, Одэзи? Это, вроде бы, ее работа?

– Оди училась вместе с Паолой в Интернате, что дает ей право на самоотвод. Я предпочла до этого не доводить, – губы Верховной тронула ироничная улыбка. – Взамен я думаю поручить ей твою публичную порку. Ведь это ты принудил Паолу к совершению преступления, а потом еще и укрывал ее от наказания. Выведем тебя на Дворцовую Площадь, людей пригласим, а? Что по этому поводу говорит Дисциплинарная Комиссия?

– Давайте, издевайтесь! – Советник приглашающе простер руки перед собой. – Чего стесняться, пляшите, прыгайте на несчастном, который низвержен с пьедестала и брошен в грязь! У вас это здорово получается!

Жрица хмыкнула и, не торопясь, двинулась вперед, осматривая кабинет, словно прицениваясь накануне распродажи. Звук ее шагов тонул в густом ворсе ковра.

Этот ковер, пожалуй, являлся единственным декоративным элементом во всем помещении. Хотя, возможно, его хозяин просто предпочитал тишину. Во всем остальном Локано придерживался исключительно утилитарного подхода, отточив его до такой степени, что это уже вполне могло называться стилем. Дэлери с интересом изучала исполненную геометрической строгости обстановку, скользя пальцами левой руки по черным кожаным спинкам расставленных вдоль стола кресел. Ее собственный кабинет представлялся ей почти что живым существом, другом и помощником, который находился рядом все годы ее Служения. Он обладал некоей собственной душой, год за годом, слой за слоем наплавлявшейся на предметы его интерьера, пропитывая их, наполняя смыслом и придавая им весомость и значимость. Каждый гвоздик в обивке кресла мог рассказать свою собственную историю, каждая плашка паркета хранила свою тайну. Словно придирчивое сито, кабинет Верховной рано или поздно отбрасывал большую часть вещей, которые так и не смогли прижиться, зато оставшиеся буквально врастали в него так, что становились его неотъемлемой частью.

В сравнении с ним, кабинет Локано выглядел голым скелетом, до белизны иссушенным безжалостным солнцем. Коробка для пребывания в рабочее время, тоскливый металлопластиковый ящик, холодная и безжалостная препараторская. Он ничего не скрывал и не прятал от посторонних взглядов, шкафы и полки со стеклянными дверцами демонстративно выставляли напоказ все свое содержимое. И точно так же, каждый, кто в него попадал, чувствовал себя раздетым и выставленным на всеобщее обозрение со всеми своими пороками и слабостями.

Коли верно мнение, что кабинет является отражением характера его хозяина, до душа Дэлери представлялась манящим и интригующим лабиринтом, в темных углах и закоулках которого неосторожного посетителя подстерегали жуткие чудища, с которыми лучше не знакомиться. А апартаменты Локано заставляли предположить, что его мысли прямолинейны и чисты как луч света, а все поступки подчинены строгой логике и лишены какого-либо скрытого смысла. И что никакие темные страсти не способны нарушить эту строгую гармонию.

Однако Верховная Жрица прекрасно знала, что на самом деле все обстоит совсем иначе.

Дэлери остановилась в нескольких шагах от Локано и, развернув последнее в ряду кресло спинкой к себе, облокотилась на него. Ее кроваво-красный костюм, темные, разметавшиеся по плечам волосы, и узорчатая правая рука образовывали с дорогой черной кожей обивки сногсшибательный ансамбль. Как и всегда.

– Не гневи судьбу, Ивар! Тебе, на самом деле, крупно повезло, что Бекташ не имеет скверной привычки злорадно зубоскалить, наблюдая за чьим-то падением. Он, к счастью, не настолько злопамятен, как ты.

– Прошу прощения, но боюсь, что не понимаю…

– Думаешь, мне неизвестна твоя легендарная фраза о том, как ты будешь «стоять рядом и улыбаться»? Ее слышали тогда многие, и, хоть прошло уже немало лет с тех пор, кое-кто еще помнит. Думаешь, я не догадываюсь, зачем ты послал меня в тот раз за полотенцами, когда за спиной у тебя лежала их целая стопка? – Жрица фыркнула. – Да не смотри ты на меня так, подслушивать под дверями туалета не в моем вкусе. Я просто сложила два и два, а по твоей кислой мине теперь вижу, что не ошиблась.

– Госпожа, – Локано сплел пальцы перед собой, – я имею право думать то, что хочу, и говорить то, что думаю. Если мои слова содержали непозволительную дерзость, я отвечу за нее, но не перед вами, тем более, что в данном случае в моих действиях не присутствовало ничего подсудного.

– Пусть так, но твоя проблема в том, что ты вечно не знаешь, когда следует остановиться. Жажда мести и сладость ее утоления ослепили тебя, и ты снова и снова напоминал Бекту, где его место, выдумывая новые способы уколоть его побольнее. Но с ним, как я уже сказала, тебе повезло, а вот потом чувство меры тебе окончательно изменило, так что на мне твое везение заканчивается.

– Ха! Это вы-то, легендарная Виан Дэлери говорите мне о чувстве меры? Да вы на себя посмотрите – за свою жизнь вы затащили в свою постель любовников больше, чем звезд на небе! Не пора ли и вам самой остановиться?

– Совершенно незачем рассматривать под микроскопом мою личную жизнь, тем более, если ее подробности так тебя задевают, – огрызнулась Жрица. – Или тебе нравится подкармливать старые юношеские обиды? Столько лет прошло, а все забыть не