нас зависит, – ответил я. – Будем стараться – одно, лоханёмся в сытости – пропустим кого-то вперёд. В смысле, вверх. Так что марш за работу!.. А о судьбах мира я сам подумаю у карты. В смысле, у карты Вселенной.

– Раскуренную трубку держите в руке, – напомнил он, – тогда мыслится лучше.

Я отодвинул распечатку с перечнем заданий, перед каждым значок «Выполнено», внушительный список, постучал кончиками пальцев по столешнице.

– Худерман приступил к финальной части?

– Говорит, – сообщил Грандэ, – будет взрыв мозга!.. Стены и потолок заляпает, через окна ошмётки вылетят.

– А как наши девочки с дизайном? Успевают? А то затихли, как церковные мыши.

Он загадочно улыбнулся.

– То ли «Алкома» им благоволит, то ли ещё чего, но почти всё делает сама. Ну это и понятно, чтобы заниматься искусством, необязательно что-то знать или уметь, а мощности «Алкомы» позволяют… уже и не знаю, что позволяют. Когда закончим байму, начнём разбираться, что может ещё и как может. Шеф, ты вздрогнул или тебя тряхнуло?

– Тебе не показалось, – буркнул я. – Если бы ты сам подумал, что она может, тебя бы затрясло, как медведь мичуринскую грушу.

Он оглянулся на Невдалого, тот молчит и степенно поглаживает бороду, она у него уже длиннее, чем у Обри де Грея, но такая густая и лохматая, Карл Маркс бы воззавидовал.

– Все не так, – сказал Грандэ убеждённо, не дождавшись поддержки соратника, – как оно есть. Слушайте сюда, я возглашу истину, что хоть и брехня, ибо весь мир брехня, зато какая красивая!..

Я буркнул недовольно:

– А что нашему сельскому хозяйству с красивой брехни?

– Красота спасёт мир, – сказал он с гранитным убеждением. – Наука и техника гробят, а красота спасёт! Как, не знаю, ибо невозможно, но верю, как сказал Тертуллиан, раз абсурднее уже некуда.

– Это ты или Мухортов твою маску надел? А то вас, ботов, уже и не разберёшь. Так что за брехня, что уже реальность, раз красивая?

Он с таинственным видом понизил голос:

– «Алкома» перешла…

Невдалый тяжело шевельнулся с такой натугой, что суставы заскрипели, как ветки старого дуба в бурю, аристократически поморщился.

– Учёные, – напомнил он, – не говорят так категорично.

– Мне кажется, – поправился Грандэ безропотно, инженеры любят, когда их принимают за учёных, – «Алкома» перешла с кваркового уровня расчётов на бозонный или тахионный!.. Ибо уже ни хрена не понимаю, как работает!.. Сунулся просмотреть, а там даже не язык, а одно мычание, как говаривал трибун революции, что значит, самый глубинный язык, ассемблер перед ним детская симфония Альберта Лепешинского! Теперь понимаю, почему хочется рвать на себе волосы…

– Ты же лысый, – напомнил я. – Или фантомные ощущения?

– Он заранее выдрал, – ответил Невдалый уверенно. – В отчаянии перед открывшейся бездной, что звёзд полна. Что будем делать, шеф?

Грандэ посмотрел на него, перевёл взгляд на меня.

– Я думал, – сообщил он, – апеллируешь к общественности. Ты же вроде демократ с человеческим лицом?.. Мог бы и не спрашивать, решения принимает шеф и не всегда нам сообщает, надо угадывать. Шеф, ваше вязкое слово?

– Выпустим байму, – сказал я, – а после релиза займёмся «Алкомой». Пока нам нужно думать не о спасении мира, а о спасении от инвесторов. Отчитаемся, тогда и мир спасать можно. А иначе зачем?

Грандэ вздохнул и пошёл к двери. Невдалый сдвинулся с места, мощно разворачиваясь за ним, я поинтересовался:

– Что-то случилось? Или твоя Теория Всего не вытанцовывается?

Он посмотрел на меня с явным недоброжелательством.

– Обидеть хотите? – сказал тусклым, как осеннее небо, голосом. – Нам никогда-никогда не создать Теорию Всего!.. Вселенная развивается, изменяется, взрослеет, совсем как мы! К прошлому состоянию не вернётся, понятно даже Блондинке, как мы не вернёмся в детство. Потому обречены изучать новые возникающие законы мироздания, что меняются и будут продолжать меняться с нарастающей скоростью. А мы всегда будем видеть прошлое.

Вид у него с каждым словом становился всё несчастнее, я сказал подбадривающе:

– Уже сказал, мы сами изменим эти законы.

– Шеф?

– Когда перейдём в стаз постчеловеков, – уточнил я. – Если не передушим друг друга раньше.

– Ну да, если…

– Не успеем, – заверил я с оптимизмом. – А что сами изменим, уж как-нибудь изучим по таблице умножения. Да и с «Алкомой» не расстанемся, думаю. Она теперь не просто член команды, а член семьи!

Он буркнул:

– Да видел в кино, что за семьи. И по каким ритуалам в них принимают.

Вселенная с момента первоначального Бабаха усложняется и усложняется, это факт, хотя объяснения разные. Да, началось из самых минимальнейших начальных условий, человек тоже из простейшей амёбы, а та и вовсе, говоря для простого человека, из случайного туннелирования квантов в микромире.

Таким образом Вселенная доусложнялась до странного состояния, названного биологической жизнью, в которой и появился со временем её царь, что и начал, и начал…

Голова моя раскалилась, как чугунок, в котором варят казацкий кулеш, я вскочил, походил взад-вперёд по комнате. Часть крови вроде бы опустилась ниже, спасибо гравитации, человек мудро загодя встал на задние конечности, иначе бы каюк, а так мысли хоть и не стали улиточнее, но хаотичное метание уменьшилось, правда, за счёт варикоза и расширения вен нижних конечностей.

Вообще в наши суматошные дни перед концом старого мира работать нужно так, чтобы не слишком вдумываться в то, что делаешь. Во времена Менделеева это было бы пагубно, какая тогда работа, но сейчас дело с предельно малыми величинами, их не представить, но управлять всё равно нужно и даже необходимо.

К примеру, всё из атомов, знаем со школы, но атом вроде футбольного поля, где в центре теннисный мячик, а по беговым дорожкам мчатся электроны размером с тараканов. Всё остальное – ничто, пустота, так что все мы, даже самые умные и красивые, практически ходячие пустоты в пустоте мира.

Попытаться представить такое – рехнуться, но мы кроманьонцы, нам достаточно знать, а представляют пусть неандертальцы с их живым воображением, что потому и вымерли.

И даже лучше верить в акт Творения насчёт зарождения жизни, чем представить, что началом послужило взаимодействие между элементарными частицами.

Голова снова стала накаляться, это уже опасно, «Алкома» за всем не уследит, да и нечего от арифмометра требовать слишком многого.

Посмотрел в зеркало, хорош, ещё как хорош, пузо уже почти и не пузо, на улице женщины начинают посматривать с некоторым интересом, ещё немного, и начнут предлагать интим, что уже и не интим, а довольно скучный обряд, зарегламентированный донельзя, а мы же вольнолюбивые альбатросы.

– Шеф, – раздался за спиной голос Алисы, – Грандэ просит уделить минутку.

– Соедини, – велел я.

Тут же прозвучал скрипучий, как рассохшееся дерево, голос Грандэ:

– Шеф, что-то наш тестировщик затих. За последние две недели ни одного замечания. Он здоров?.. А то зарплата у него ого-го!

– Проверю, – ответил я.

Он отключился, я подумал, что я тоже за последнее время ничего о Валентинове не слышал, словно исчез, как бы не умер, в нашем возрасте это легко, никто не скажет, что ах да что так рано.

– Алиса, – велел я, – соедини с Валентиновым. Если спит, не тревожь, ладно?

Через несколько секунд она доложила:

– Не спит. Но показатели здоровья вам не понравятся.

– Передай, – сказал я, – часа через три буду в его районе, заеду на чашку кофе.

– Принято, – ответила она деловито.

В его районе в самом деле буду, одна из финансовых структур интересовалась, могу ли