Раз уж мы упомянули о поэзии и поэтическом сборнике, необходимы некоторые пояснения.

Понятно, что инициатива его издания принадлежала поэту. Неизвестно, как он вышел на издателя, но факт остается фактом: Элам Блисс лично приезжал в Вест-Пойнт, чтобы познакомиться с автором и организовать подписку на книгу.

Интересно и вот что: был ли знаком издатель с содержанием будущего сборника или его это не интересовало? Скорее всего, для него важнее была финансовая составляющая проекта.

Кадеты, подписавшиеся на издание, ожидали от грядущей книжки большой забавы, рассчитывая встретить на ее страницах нечто подобное тому, чем веселил их кадет По, — эпиграммы, пародии и сатиры, и здорово позубоскалить.

Они заблуждались. Эдгар По готовил издание совершенно иного рода. И хотя книга была снабжена посвящением «Кадетскому корпусу армии США», основу сборника составляли лирические стихотворения. Наряду с новыми в книгу он включил и часть прежде уже опубликованных текстов, среди них — поэмы «Аль Аарааф» и «Тамерлан». Среди первых такие известные стихотворения, как «К Елене» («Елена, красота твоя, как челн никейский, легкокрыла…»), «Спящая» («В июне в темный час ночной…»), «Израфил» («Пребывает ангел в высях…»). Это говорит о том, что его поэтический труд продолжался и в совершенно непоэтических мрачных стенах Южной казармы рождались удивительные по красоте строки.

Что ж, большинство подписчиков были разочарованы, а ведь им пришлось заплатить почти по полтора доллара. Не очень, конечно, большие, но и не маленькие деньги за небольшую книжку.

Но со сборником мы забежали вперед. Он вышел в апреле 1831 года — Эдгара По уже не было в академии.

А пока он еще там. И все ладится с учебой. Не было поначалу нареканий и на дисциплину. Инспектор, проверявший их класс в ноябре 1830 года, особо выделил По среди сослуживцев. Так продолжалось до января 1831 года. А 3 января Э. По вдруг пишет письмо опекуну, в котором просит дать разрешение покинуть академию.

Письмо большое. В основном По сетует на несправедливость опекуна, упрекает его в скаредности, приводит примеры и расчеты, что тот недостаточно снабжал его деньгами — и в Шарлоттсвилле, и в Вест-Пойнте, присылал не те книги, всячески ущемлял его — в то время как другие родители совсем иначе относились к своим чадам, и вообще делал его существование невыносимым. Упоминалось и письмо сержанту Грейвзу. По признавал, что он действительно написал те самые, так обидевшие Аллана слова. Завершалось послание строками:

Чем было спровоцировано письмо и что заставило По отказаться от офицерской карьеры? Каждый биограф выдвигает свою версию: «надоело», «заболел», «разочаровался», «отсутствовали условия для творчества» и т. п. Разумеется, все это имело место. Хорошо известно также, что в осенние месяцы у поэта резко ухудшилось самочувствие: он быстро уставал, испытывал слабость и тревогу, страдал бессонницей. Все это, конечно, беспокоило, провоцировало депрессию. Тем более что он не мог объяснить причины своего состояния. Депрессию фиксируют стилистика и содержание письма от 3 января. Но ведь такое состояние не случилось внезапно. Значит, был какой-то толчок. Скорее всего, некое известие, заставившее принять решение и написать опекуну.

Что это могло быть за известие? Вероятно, нечто, лишающее смысла пребывание Э. По в академии. Таковым могло стать (и скорее всего, стало) известие о женитьбе мистера Аллана. Едва ли нуждается в доказательстве, что По отправился в Вест-Пойнт не потому, что очень хотел этого. Его поступления страстно желал опекун, а воспитанник только подчинился его воле. Правда, вполне охотно. Но если он не хотел становиться офицером, зачем делал это? Нетрудно ответить и на этот вопрос: его вела надежда, что мистер Аллан все-таки будет им гордиться, признает его и он перестанет ощущать свою ущербность. Или назначит ему какое-то содержание. Или просто упомянет в завещании — ведь отчим (по меркам той эпохи) уже немолод, да и хворает часто.

Нет сведений о том, что Эдгар По поддерживал с кем-то связь в Ричмонде. Но ведь и не обязательно это известие могло достичь его письмом. Мир вообще невелик. А тем более Америка начала XIX века. Рядом могли быть кадеты из Ричмонда, из Виргинии, наверняка — из Нью-Йорка. Вполне может быть, из Нью-Джерси и даже из того самого Элизабеттауна, в котором проживала пресловутая мисс Луиза Габриэлла Паттерсон. В каком-то — совершенно случайном — разговоре он мог узнать, что произошло 5 октября (ни сам опекун, ни «тетушка Нэнси» ему ничего не сообщили), и… всё. Все рухнуло — планы, надежды… Все, связанное с Вест-Пойнтом, потеряло смысл. Новая миссис Аллан еще молода, у нее будут дети, у торговца — наследники. Да если даже и не будет? Какое место в ее жизни может занять он — пасынок? И известие это, скорее всего, настигло поэта накануне 3 января, наложилось на депрессию и подтолкнуло к решению, а решение — к письму…

Забегая вперед скажем, что мистер Аллан действительно не упомянул пасынка в завещании, которое составил и заверил нотариус 31 декабря 1832 года. Он отказал достойные суммы своим внебрачным детям и их мамашам; оставлял деньги миссис Уиллс из Балтимора на воспитание близнецов, не забыл даже ее дочерей, прижитых в браке, на образование коих предназначил три тысячи долларов; завещал кое-какие мелочи слугам и тетушке Нэнси. Но ничего — Эдгару. Не был он упомянут и в дополнении от 15 мая 1833 года, которое мистер Аллан оформил в связи со смертью одного из своих детей от госпожи Уиллс. Все немалое имущество он оставил супруге.

А если бы Эдгар А. По остался в академии, окончил ее и стал офицером, — упомянул бы тогда опекун его в своем завещании? Трудно дать на этот вопрос как положительный, так и отрицательный ответ. Впрочем, как и на любой, заданный в сослагательном наклонении.

По отправил письмо 5 января, мистер Аллан получил его 10-го. И не стал на него отвечать. Но заочный — неизвестный поэту, но ведомый потомкам — ответ все-таки прозвучал. Его собственноручно начертал опекун на обороте последнего листа послания из Вест-Пойнта:

«Получил настоящее письмо 10-го и, ознакомившись с его содержанием, не стал отвечать. Я сделал эту запись 13-го и не обнаружил веской причины менять свое мнение. Не думаю, что в этом парне найдется хоть что-то хорошее. Пусть поступает как заблагорассудится, хотя, впрочем, я мог бы его спасти, но не на его условиях — поскольку не верю ни единому его слову».

А наш герой, выждав достаточный, по его мнению, срок для ответа и не получив оного, взялся действовать самостоятельно. Уже 8 января он отсутствовал на классной поверке и затем игнорировал ее на протяжении всех учебных дней месяца, 16 января не вышел в караул, с 18-го перестал выходить на построение, потом отказался участвовать в общем посещении церкви, а с 17 января вообще прекратил посещать занятия.