и характерами, мне все-таки проще выразить то, что я хочу, в рамках традиционного, уже существующего романа. В отличие от него, я не чувствую необходимости освободиться от этих традиций столь радикальным образом. Словом, дело было в его… Мы говорили о панк-роке, об этом музыкальном жанре, который мне никогда не нравился. Вероятно, Б. С. Джонсон был для меня аналогом панк-рока — человек, который с такой силой замахнулся на литературные условности. В молодости меня это очень привлекало. Теперь же меня в Б. С. Джонсоне сильнее интересует то, что он пытался выразить, и, если можно так сказать, трагедия борьбы, которую он при этом вел. Этот писатель мне по-прежнему очень близок, но теперь это — близость иного свойства.

Драма, социальная сатира, комедия — чего больше в романе «Какое надувательство?»?

«Какое надувательство!» стоит особняком, отличается от всех остальных моих романов в том смысле, что это — единственная книга, которую я готов считать сатирой. По-моему, важно не путать сатиру с комедией. В сатире комедия и юмор используются, но используются они для того, чтобы склонить читателя к определенной точке зрения. Кажется, Милан Кундера, когда писал о сатире, определил ее как тезис: в книге есть некий тезис, некие рассуждения, некая точка зрения, и цель — заставить читателя с ними согласиться. «Какое надувательство!» — единственный, по сути, пример книги, где мне удалось именно это. И по-моему, это надо… Это можно сделать только тогда, когда пишешь о собственном мнении с позиций уверенности. Хотя «Какое надувательство!» — книга большая, наверное, самый длинный из моих романов, все же в каком-то смысле это книга узкая, потому что тема ее — политическая ситуация, которую я рассматриваю под углом… под весьма британским углом. Там речь о том, что произошло в данной конкретной стране в данный конкретный период; о политической борьбе, которая больше не ведется, потому что тэтчеризм победил, а социализм мертв — по крайней мере, в этой стране. Книга отражает — или пытается отразить — данный конкретный момент британской истории, и делается это с позиций, которых я в то время придерживался, — с позиций антитэтчеризма. Книга — попытка перетянуть читателя на свою сторону. Другие книги, которые вы упомянули, такие романы, как «Клуб ракалий» и «Замкнутый круг», были, пожалуй, написаны… были написаны в более позднем возрасте, и в основе этих книг лежит не уверенность, а сомнения. Безусловно, если взглянуть на сегодняшнюю политическую ситуацию, не только в нашей стране, но и во всем мире, основное чувство, которое меня охватывает, — непонимание. Еще — тревога, пессимизм и тому подобные вещи. А на основании таких эмоций сатиру создать невозможно. Можно создать что-то другое, можно по-прежнему писать о политике, о мире сегодня, о том, что будет дальше, даже используя элементы комедии — что я и делаю в «Клубе ракалий» и в «Замкнутом круге». Но то, что из этого выйдет, не будет сатирой. Так что, наверное, для остальных моих книг, помимо романа «Какое надувательство!», этот термин, «сатира», не подходит. Как их можно охарактеризовать, не знаю. Меланхолическая комедия — вот, 159 пожалуй, в каком жанре я пишу.

Поэтому вы пользуетесь успехом во Франции?

Да нет, не знаю, чем это объясняется. Да и никакой издатель, наверное, не сможет объяснить, почему такая-то книга пользуется успехом в одной части мира, а в другой — нет. Мои книги очень популярны во Франции, Италии и Греции, а в Испании и Германии совсем непопулярны. Почему это так, не знаю. По поводу Франции я заметил одну вещь. Я стал пользоваться там успехом после выхода книги «Какое надувательство!». Это был мой четвертый роман; первые три ни на какие языки не переводились. Мой агент объяснял это так: издатели в других странах эти книги прочли и решили, что они слишком английские. Это выражение то и дело повторялось: слишком английские. Потом вышла книга «Какое надувательство!», права на нее были куплены во многих европейских странах, я спросил своего агента, чем она им так понравилась, и ответ был: она же такая английская. Не знаю, где проходит грань между «таким английским» и «слишком английским». Но знаю, что французам нравится то, что у них считается — что бы они там под этим ни понимали, — то, что считается английским юмором. Им нравится Ивлин Во, нравится Том Шарп, нравится сатира, ирония. Они воспринимают «Какое надувательство!» как продолжение той же традиции, и это, по-моему, одна из причин их интереса. К тому же то, что в этой книге высмеивается, те «английские» стереотипы, что известны во всем мире: большое семейство, фамильное гнездо, дворецкий, загадочное убийство — завязка, ставшая столь популярной благодаря Агате Кристи, — хотя я в книге над этим издеваюсь, но все это там есть, присутствует, и людям нравится об этом читать. Одним словом, книге, кажется, удалось донести то «истинно английское», что издавна хорошо воспринимали за границей, что хотели печатать.

Вы пишете в русле английской литературной традиции?

Наверное, у каждого писателя существует своя традиционная школа, к которой он тяготеет сильнее, чем к другим. В моей, полагаю, можно достаточно легко опознать английскую, но почему это так, я никогда не понимал. Мой любимый писатель — Генри Филдинг. В его романе «Том Джонс», как принято считать и сегодня, воплощены все главные английские черты. В географическом смысле данное повествование дает нам возможность отправиться в путешествие по Средней Англии середины XVIII века. Еще я люблю Диккенса, который, разумеется, замечательно писал о Лондоне; к тому же это — один из величайших английских авторов, говоривших об общественном сознании. В его романах изображено в мельчайших деталях невообразимое множество классов, социальных слоев и так далее. Столь ярких картин викторианской Англии не было ни у кого. В то же время у меня много любимых писателей в других европейских странах. Богумил Грабал в Чехии, Пруст, австриец Музиль… Чего я не чувствую, так это особой близости к американским писателям. Я мало их читаю. Те гиганты американской литературы, которых многие мои современники-британцы называют своими кумирами — например Мелвилл или Фолкнер — я, конечно, восхищаюсь этими писателями, но в их книгах нет ничего, что было бы обращено ко мне напрямую в той мере, как это бывает с книгами европейских и в особенности английских авторов.

Американские писатели вас никогда особо не интересовали?

Видимо, нет. Я живо помню, как читал «Над пропастью во ржи», что, конечно, типично для подростка. Книга меня захватила, но лишь как портрет разочарованного поколения, а не потому,